Первопроходцы

— Вот я и заспорил, — рассеянно продолжал Михей, все так же глядя под ноги. — Не может справедливый Бог потакать тому, чтобы человек просил у Него добра, а на уме держал зло. Он все видит… Я Симеона в Илимском сильно обидел. — Замотал бородой, болезненно щуря глаза. Подумав, добавил: — Правда, он тогда был другим.

Промелькнула короткая весна, наступило жаркое лето. Торговый человек Бессон Астафьев выпросил у воеводы наказную память на себя и Федота Попова: торговать и промышлять на Колыме, искать новых земель к восходу. На крепком, исправно снаряженном коче с ним уходил на Колыму передовщик Афанасий Андреев. Покрученников у них было вдвое против прежнего, желавших идти — еще больше.

Стадухин, возвращаясь с караулов, едва волочил ноги, не в первый раз удивлялся, что от скитаний по болотам не уставал так, как от безделья караула. Возле избы сидел Дружинка, явно с просьбой. Стадухин подумал про ночлег.

— Афоня тебе друг, а Бессонка — в приятелях, попроси взять меня? — заговорил вкрадчивым, дребезжащим голосом. Увидев округлившиеся глаза Стадухина, замахал руками: — Нет! Не в поход! Довезти до Столбового зимовья. Там мне все знакомо, там не пропаду, проживу без жалованья и послужу ради угла за печкой.

— До Столбового что не попросить, — согласился Михей. — Тут тебя никто не хватится: пропал да и пропал!

Дружинку взяли. На другой день воевода объявил, чтобы с тем же судном плыли до устья Алдана таможенный целовальник с казаком Михеем Стадухиным встречать там выходившие из тайги промысловые ватаги и брать с них десятину лучшими мехами.

Зимой Афоня вывез из Жиганского зимовья толмачку Бырчик с новорожденной дочкой. Попав в Якутский острог, окруженная новым любопытством здешних людей, она опять загуляла и перед самым выходом астафьевского коча сбежала.

Вернулся Стадухин только к Троице. Острог гудел от новостей, казаки, промышленные и гулящие собирались десятками, горячо обсуждали слухи и спорили. За время отлучки Михея с Амура вернулся Василий Поярков с полудюжиной спутников. С казаками и промышленными он дошел до устья и дальше, до москвитинского зимовья на Улье, оставил там полтора десятка своих казаков и пришел через горы известным путем. Люди догадывались, что бывший письменный голова вовремя почуял, как свирепеет народ от злодеяний Головина и хитроумно отправился в многолетний поход. Ходил он не Олекмой, как заявлялся, а Витимом, потерял три четверти отряда убитыми и уморенными голодом, вернувшись, сам угодил в пыточную избу. Вскоре при ликовании многих прошедши его пытки был выслан в Москву на сыск по расследованию сибирских дел Петра Головина.

— Есть правда и на этом свете! — злорадно потрясал кулаками Семен Шелковников, рассказывая Стадухину про амурские дела Пояркова. — Сколько народу погубил, Ирод!

— То меня Васька кнутом не хлестал! — защищая Пояркова, спорил Ерофей Хабаров, приплывший следом за амурцами со своей Киренги реки. — На Амуре — не то что на Колыме, — бросал на Стадухина насмешливые взгляды со скрытой тоской. — Там, сказывают, города с воинскими полками, огненный бой лучше нашего.

— Врет он ради оправдания! — ругал Пояркова Шелковников. — Олекмой не пошел, крепких князцов Батоги и Левкоя испугался…

Хабаров пригнал в острог барки с рожью и пшеницей, бойко торговал, собирал долги, хвастал, что развернулся шире, чем на Куте, бил челом новому воеводе, чтобы вернули солеварню, отобранную Головиным в казну и изрядно одряхлевшую без хозяйского надзора.

— Тьфу на твою солеварню! Будь она неладна, — ругался Шелковников. — Из-за нее кожу со спины спустили…

Праздник есть праздник. Острожные и пришлые не только обсуждали новости, но и гуляли: пели, плясали, пили, к прибылям откупщиков. Как искони водится на Руси, в разгар веселья души гуляк просили удальства, которое переходило в драку. На этот раз, против проездной башни стенка на стенку пошли служилые и промышленные люди. Казаки дрались беззлобно, промышленные — остервенело, с затаенной ненавистью. Молодые задирали в первых рядах. За ними стояли матерые мужи с проседью в бородах. Промышленные со злорадством теснили казаков к реке и многих спихнули в Лену. Но у самой воды встали ленские старики: Семейка Шелковников, Васька Бугор с братом Илейкой, пятидесятник Шаламка Иванов да Степка Борисов с товарищами. Ерофей Хабаров, хоть и промышленный человек, бился за казаков плечо к плечу со стариками, с которыми не раз ходил в бой при Бекетове и Галкине. И сколько ни старались промышленные столкнуть их — отскакивали с разбитыми лицами.