Первопроходцы

— Начальствующие сажают по своему желанию! Попадешься под горячую руку — и дальше упекут.

Михей не снизошел до того, чтобы препираться с ним, подневольным, но считавшим себя на десять голов выше казака, цыкнул на заголосившую жену, придерживая саблю, впереди пристава зашагал в съезжую избу. Что-то переменилось в ней с весенним солнцем. Письменный голова встретил его ласково, взял под руку, повел к столу дьяка. Тот взглянул на старого казака с любопытством и без проволочек привел к воеводе. Снова появились писари с чернильницами, со связками гусиных перьев, суетливо расселись, зашелестели бумагами. Начался расспрос, как показалось Михею, о том же, что и в первый раз, когда его привез в острог Василий Власьев. Но теперь казака слушали внимательней, вопросы задавали дьяк и воевода.

Михей отвечал. Говорил, что видел и слышал про Великий Необходимый Камень, который идет в океан-море, а конца ему никто не знает, про то, что слышал о народах живущих к восходу: кочующих и сидячих чаучу — чукчах, оленных — хор — коряках, о Большой земле, что видна за льдами к полуночи от Святого Носа, Индигирки и Колымы. Отвечая, удивлялся, отчего этим людям понадобились слухи. Подвохов не чувствовал, про власьевских беглецов из Янского острога не спрашивали. По его догадкам, воевода задумал отправить отряд на Погычу сказы о которой в прошлом году пропустил мимо ушей, и уже прикидывал в уме: сами ли прикажут плыть туда или принудят проситься на дальнюю службу. К его разочарованию, записав ответы, воевода велел налить чарку и отпустил из съезжей избы.

Летом, еще до Троицы, с Колымы вернулась ватага промышленных людей. Она зимовала на Омолое, поэтому пришла вместе с выходцами из тайги. Колымский таможенный целовальник Петрушка Новоселов и Вторка Гаврилов отправили с ними зыряновского казака Селиванку Харитонова с казной. От Андрейки Горелого, тоже с казной, вернулся Гришка Фофанов-Простокваша. Как ни собачился Михей с Гришкой на Оймяконе, а на Колыме с Селиванкой, здесь встретились родней братьев. Он затащил сослуживцев в дом, выставил полуштоф, и посыпались из гостей новости.

— Ты уплыл — Семейка Дежнев с Митькой Зыряном вернулись, — рассказывал Селиван. — Сели в твоем Нижнем острожке. Вскоре напали чукчи, перелезли через частокол, уже ломились в избу. Семейка принял в лоб боевую стрелу…

— Опять?! — хлопнул себя по ляжке Михей.

— Но, раненый, заколол князца… И отступили вражьи дети!

— Молодец земляк! Казак! Хромой, сухорукий, а как подопрет за себя постоять — ловок, как бес!

— А Зырян помер от ран, Царствие Небесное, — перекрестился.

— Ну и судьба, однако, и Зыряну, и Семейке! — Тоже крестясь, подавил тайный вздох Стадухин. — В лоб, вторая рана? К чему бы? И ты, увечный, — взглянул на Гришку Простоквашу, — опять и обратно с казной. Третий раз уже!

— Помнишь мезенцев Исайки Игнатьева? — продолжал бередить душу Селиван. — Прошлый год пошли погулять к восходу от устья Колымы. И дал им Бог разводье между берегом и льдами, плыли по нему до большой губы, торговали там без толмача, немо, меняли свой товар на моржовый клык и безделушки из кости.

— Привез? — дернулся на лавке Стадухин.

— Полтора пуда!

— Клыки по гривеннице и больше воевода взял в казну. Сулил заплатить по двадцать рублей за пуд.

— Пуд костей из-за моря — пять пудов ржи! — почесал затылок Михей. — Не шибко-то!..

— Надо было чукчей воевать, — с горячностью вскрикнул захмелевший Селиван и ударил кулаком по столу. — А мы только отбивались! Дескать, что с них, тундровых, взять. Ты их чуял, караульных гонял и правильно делал. Зырянка дал всем спать вволю — и упокоился.

— Ну да! — задумчиво пробормотал Михей, смущенный похвалой бывшего спорщика. — Подвести бы их под государя, брать ясак моржовой костью. Царю выгода, всем прибыль и не нападали бы. Только зачем им наша власть? Их все боятся, никто не грабит.

В избу вломились Васька Бугор со Степкой Борисовым, не перекрестив лбов, напустились на Стадухина:

— Почто Селиванку с Гришкой к себе увел, один расспрашиваешь? Казаки недовольны. Пусть все слушают! — Ругались они без злобы и тоскливыми глазами пропойц косились на остатки вина.

— Пусть слушают! — согласился Михей и отпустил товарищей к собравшемуся у избы народу.

Томно и радостно, как у молодого, билось сердце. Он потоптался возле выстывшей печи, накрылся шапкой, пошел за толпой казаков и гулящих людей, под руки тащивших Харитонова и Простоквашу в кабак. Домой вернулся поздно. В сумерках открыл незапертую дверь, с трудом перекинул ноги через порог, придерживаясь за стену, добрался до лавки и упал. Арина подложила ему под голову меховой жилет, укрыла шубным кафтаном.

Входило в раж знойное лето. Со всех сторон в острог стекались промысловые ватаги, по реке сплавлялись барки с рожью и товарами. Лавочные сидельцы на гостином дворе бойко зазывали покупателей. Ворота острога были закрыты, на башнях стояли служилые с мушкетами и фузеями, у калитки маячил воротник.