Ветеран-казак Р.К. Богданов, много служивший с Муравьевым, оставил любопытные воспоминания о том, как проводил свое время в походе деятельный генерал-губернатор: "Каждый день генерал вставал чуть заря, никогда никто его не будил, почти до солнечного восхода пил чай, больше на палубе, носил серую армейскую шинель, подбирая подол кверху, на пуговки, изображая из солдатской шинели сюртук. С орденом на шее или в петлице, любил орден за выслугу 25 лет. По выходе утром на палубу здоровался с каждым, спрашивал, была ли вчера каша. Утрами и вечерами, наипаче в дождливое время, ходил осматривать ближние ночлеги, как останавливаются и отчаливают сплавные суда отряда или осматривал луговые места…"
Обычно Николай Николаевич брал с собой кого-либо из сопровождавших его офицеров, чаще других Моллера, Хилковского и Венюкова. Если они простуживались после таких прогулок под дождем, а чаще всего это случалось с Моллером, Муравьев ехидно посмеивался над ними. Дальнейший распорядок Р.К. Богданов описывает так: "До 12 часов дня почти все время находился на палубе; после закуски отдыхал, не более часа, а затем опять выходил на палубу, здоровался и разговаривал с солдатами на баркасе или с теми, кого обгоняли из отряда… Обедал около 4 часов, а после обеда опять выходил на палубу". Как свидетельствует ветеран, Муравьев много плавал на лодке во время стоянок, ел солдатские щи и кашу с ржаными сухарями. Ложился спать позже всех, любил сидеть один в темноте на палубе. Примечателен характер взаимоотношений генерала с подчиненными, о котором Богданов рассказывает в таких словах: "Солдат любил, как братьев, а они его тоже любили и уважали, а с офицерами был грубоват, требовал благоразумия и энергии, наипаче с своих свитских. Терпеть не мог "точно так" и "не могу знать".
5 июня флотилия пришла к устью Уссури. Амур разливается здесь широко и разделяется на многочисленные протоки, в которых иногда становилось трудно разобраться. Муравьеву казалось, что где-то близко Мариинский ноет: по описаниям место было похоже. Во всяком случае, он думал, что до поста не более двухсот верст. Никаких карт этой части Амура еще не существовало. Ориентироваться приходилось по общей, генеральной карте Азии, весьма приблизительной и неточной. К тому же на беду налетевший 9 июня неожиданный штормовой ветер нарушил ритмичное продвижение экспедиции. Многие суденышки и плоты потопило или прибило к берегу, разбросало по протокам. Подмокли продукты и одежда, надо было сушиться, кое-что пришлось спасать. В общем, произошла непредвиденная двухсуточная остановка.
Муравьев был раздосадован. Чтобы не задерживать намеченную встречу с Невельским, он уже на следующий День, отдав необходимые распоряжения, ушел вперед на пароходе. Верстах в двадцати от места злосчастного происшествия встретили шлюпку, на которой оказался мичман Г.Д. Разградский, посланный Невельским навстречу каравану. Мичман вручил генералу письмо своего начальника, в котором тот убедительно просил сразу же выставить посты на устье Уссури и на устье Хунгари. Сообщал также, что он сам поднялся по Амуру на 500 верст от Мариинского поста, но тут его нагнал гонец с известием о прибытии в воды Дальнего Востока эскадры вице-адмирала Е.В. Путятина. Волей-неволей Геннадию Ивановичу пришлось возвращаться к океану.
Пришла очередь удивляться Муравьеву, узнавшему, что до Мариинского поста еще идти и идти. И он уже с пониманием читал дальнейшие строки письма, в которых откровенно звучало недовольство пионера амурской эпопеи медлительностью подготовки и хода сплава. Не удержался Геннадий Иванович и от почти что выговора генерал-губернатору: "Помня это (то есть желание как можно скорее все сделать и обещанные сроки прибытия к Мариинскому посту. —