Первостепь

Вряд ли в такой хмурый день кто-нибудь попадётся в его петлю, но он всё же находит лисью тропу и находит подходящее деревце, просит его подсобить. Привязывает к верхушке длинный ремень, сгибает до земли в поклоне, придавливает тяжёлым камнем. А под камень пихает старую пожелтелую кость, слишком старую, но другой у него нет. После чего расправляет петлю на тропе. А потом заметает свои следы сорванной вдалеке сосновой веткой и присыпает сверху старыми засохшими хвоинками. Затем отправляется дальше. Чтобы приладить пару силков, мягких плетёных удавок, на заячьей тропе. Если лисе нужно позариться на старую кость, шевельнуть камень и высвободить деревце, то зайцу ничего не нужно высвобождать. Достаточно лишь прыгать по своей тропке, делать всё как обычно. И длинноухая голова сама угодит в петлю. Косой попытается вырваться, дёрнется – но только затянет удавку потуже. Как люди затягивают невидимые удавки беды на своих шеях. Так будет, наверное. Или не будет. На этот раз Режущий Бивень не смог представить себе ни висящей лисицы, ни задушенных зайцев. Сделал дело – и прочь, поскорее.

Колючий ёж наткнулся на змею. Выследил. Вытащил наружу из норы. И теперь сонная змея обречённо нападает на ощетинившиеся иголки, пытается запугать – проще, наверное, запугать смерть. Ёж не обращает внимания на змеиные выкрутасы. Ёж уже впился в её длинное тело прямо посередине и откусил кусок живой плоти. Змея снова дёрнулась на иголки, медленно дёрнулась, лишь бы означить сопротивление, соблюсти ритуал, лишь бы Колючий не сомневался. Ёж увернулся с мясом во рту, прожевал, проглотил. А потом цапнул гадюку за хвост. И что толку в змеином яде? Столько же толку в человеческой мудрости, в уменье охотника, в его мастерстве, когда он нападает на костлявую смерть. Режущий Бивень больше не нападает. Режущий Бивень смирился. Макового Лепестка уже нет. Нет – и всё. И ни что теперь не мешает ему исполнить своё обещание, теперь ему куда легче, теперь он не связан, но… Он останавливается и задумчиво глядит вверх, в серое небо, словно может увидеть там что-то новое кроме изодранных туч. Однако кулак сам собой поднимается вслед за глазами и кому-то грозит. Если этот причастен, если этот подстроил – тогда он отомстит, тогда их уговор отменяется, тогда не было никакой клятвы, не было, он забыл! Ему терять больше нечего. Он не боится.

Вот и река. Вспенилась рябью, барашками волн, словно в сговоре с небом, с пляскою туч. Или просто охотник не чувствует ветра. Наверное, так. Ничего он не чувствует. Ничего.

Но вдруг солнце блеснуло, и засияла водная рябь. И обрыв на том берегу засветился жёлтым песком. Одинокое дерево стоит над обрывом. Одинокое дерево тянет в мир свои ветви, хочет объять. И охотник тоже хочет объять, охотник есть тот, кто охоч – и он хочет объять одинокое дерево тоже, и песчаный обрыв, и нелепую смерть. А над ним облака, бесконечные облака и тяжёлые тучи. А ещё песня жаворонка, малое солнышко, трепет крохотных крыльев. Можно дотронуться и до дерева над обрывом, и до поющего солнышка. Можно потрогать, вобрать в себя и вдохнуть. И тогда песня чужая станет песней твоей. И смерть чужая тоже станет твоей неотъемлемой смертью. Но не становится. Солнце скрылось за тучей, и песня оборвалась.

А дерево над обрывом осталось. И равновесие тоже осталось. Когда вдруг замерли звуки и тёмные краски неба, когда каждый вдох, он – единственный и такой полный. От дерева отделилась пушинка. Пушинка стремится куда-то в потоках влажного воздуха. Пушинка вдыхает единственный вдох. Впервые. Пушинка соткана из доверия, она верит любому порыву, любому шороху. Бабочка взмахом крыльев создаёт ветер и швыряет пушинку. Она верит бабочке. Верит ветру от её крыльев. Пушинка зовёт себя Режущим Бивнем.

Но пора приземляться пушинке. На берегу стайка водяных землероек, словно пятерня чёрных пальцев с белой изнанкой, облепила полуживую лягушку. Лягушка для них по размеру, что мамонт для человека, гигант, но, как видно, не отошёл ещё этот «гигант» от зимней спячки где-то на дне, запоздало выполз на берег – и силы иссякли, не смог ускакать от волчьей стаи малявок. Тут же в клочья и разорвали, Режущий Бивень едва дух успел перевести, подивиться. Хороший пример. Никогда не зевай, не для этого люди и звери приходят сюда, не для этого. И он сам на берег пришёл не для этого, просто немного прошёлся сторонкой, развеялся, разогнал мрачные мысли и будет сразу же возвращаться, потому что у него разговор есть к шаману, потому что он должен знать.

От реки жилище шамана самое первое, идти недолго. Тучки над головой всё-таки сгрудились в чёрное месиво, и опять прыснул дождик. Режущий Бивень заторопился. Уже на подходе увидел возвращающегося с другой стороны, из стойбища, шамана. К чуму они подошли разом, но шаман нежданно открыл рот первым. Улыбнулся навстречу:

– Больно спешит Режущий Бивень. Неужто хлипкого дождика так испугался? Или иная какая причина?

А то не знает. Конечно, иная. Чего прикидываться!

– У охотника к шаману разговор. Впустит ли в чум?

– Входи, охотник, коли так.