Первостепь

Он останавливается вместе с вопросом и ждёт. Сам не зная, чего. Скончания бед, наверное, скончания бед – но разве ж могут они закончиться без его участия, сами по себе? Не могут. А как их закончить ем , он не знает.

Ему вдруг вспоминается Чёрная Ива, та последняя ночь. Как они крепко ласкали друг друга, крепко как никогда. Словно на всю жизнь вперёд. Потому что было прощание, это было прощание – и души их знали… А с девочкой он попрощался не так. По-другому. Нелепо. Нелепо. Нелепо!

Всё в этом мире нелепо. Всё-всё. Режущий Бивень готов сыпать проклятия. Сыпать всем. Шаману, дождю, нелепым людям, нелепому миру. И даже смерти. Всем. Однако он молчит. Убежали слова. И эти предали тоже. Все предали Режущего Бивня. Ну как ему быть?!

****

Режущий Бивень ушёл, и шаман присел на лежанку. Режущий Бивень ушёл, но не весь. Оставил после себя смятение. Оставил и шаману тоже, будто у того своего смятения мало. Но Еохор неожиданно улыбнулся: мало, не мало – какая разница? Поздно уже метаться. Неизбежное надвигается. Только люди ещё не подозревают, но шаман – Еохору отступать некуда. Он готов ко всему. Почти ко готов. Осталось только последнее, что он ещё не сделал. Но может сделать прямо сейчас, несмотря на дождь, который сверху стучит по крыше его чума. Ну пусть стучит. Шаман уже поднялся с лежанки, подобрал свою котомку, вложил туда варган и ещё вложил свежее мясо, которое с утра ему принёс Пёстрый Фазан, и которое не успела оприходовать Большая Бобриха. Теперь уже не оприходует. Теперь достанется другому подарок от Пёстрого Фазана. Тому, кому следует. А Большая Бобриха пускай себе ворчит. На то она и старуха, чтобы ворчать.

Шаман уже вышел из чума. Дождик капает довольно сильный, шаману как будто не нравится, но он не хочет пререкаться с дождём. Пускай его очистит небесная вода перед важным делом. Ведь шаман идёт помириться. Прошения попросить. Далеко ему нужно идти. Но до вечера доберётся. А к утру вернётся назад. Ежели только не помешают.

Дождь шуршит по тропе. И стопы шамана тоже шуршат, вышагивают. А ещё подают голоса птицы. Где-то спрятались в траве воробьи, чирикают степные ищейки и не горюют ни о чём. Что им, пернатым, у них ведь есть крылья. Они улетят. Или не улетят. Шаману нет разницы. Он идёт дальше. А дождь прекратился. Иссяк. Издалека доносятся звуки тетеревиного токовища. «Ишь, краснобровые, разгулялись, - усмехается шаман. – Полдень уже, а им всё нипочём. Нагуляться торопятся, будто чувствуют, что в последний раз эти оргии». Или всё-таки не в последний? Усомнился шаман, опять усомнился – но махнул рукой и оставил. Что ему? Будет то, что будет.

Лошади вяло пощипывают мокрую травку, однако то и дело глядят на восход. Что-то там ищут. Что-то забыли. Уйти хотят лошади, уйти далеко-далеко. Будто можно уйти от судьбы. Будто есть, куда уходить. Подул ветерок, погнал тучи туда же, к восходу, и лошади снова подняли головы, глядят вслед. Глядят и жуют. Вожак один не жуёт, жеребец вдруг повелительно заржал, и все остальные в его табуне должны подчиниться команде. Жеребец хочет идти на восход, вслед за дождём, а кобылы жуют, им и тут хорошо, но жеребец ещё раз заржал, повторил – и послушались подруги. Двинулись лошади на восход. В чужие земли направились. Как то там их приветят? – думает Еохор. Своих там полно жеребцов, драться придётся. Всем драться придётся, кто выживет. За жизнь свою драться, за самое главное.

Вдали ревут зубры. Ревут быки, мычат коровы. Движется в степь огромное стадо. Великое стадо. Самая пора для великой охоты. Чтобы снова запасти мяса аж до зимы. И после бездельничать людям. Оргии устроить. Но… Остановился шаман. Пригляделся по сторонам. Не видно охотников. Четвероногих не видно. И двуногих тоже не видно. Что делают его люди? – думает Еохор. Никто ведь и не заикался о великой охоте. Что-то делают люди другое, пустое, нашли себе занятие, опять нашли повод не выходить на охоту. «Эх», - вздыхает шаман. Что уж теперь. Люди рассыпались. Это из мокрого песка можно слепить что угодно, всякий ком. Но когда высохнет ком, песок рассыпается на песчинки. Люди тоже рассыпались на песчинки, люди больше не целое, каждый сам за себя. За свой живот. И смоет скоро все песчинки. Растворятся в воде.

Зубры идут на восход. Уже пыль поднимается от такого множества копыт. Высушили землю горячим дыханием, вытоптали траву. Мычат, ревут. Сами как будто дивятся. Идут по степи – а где львы? И где люди? Куда подевались? Один лишь шаман наблюдает издалека. Но и у шамана другие дела. И в другую сторону уже глядят его глаза. Оставили зубров. Пусть сами идут. Сами знают, что делать.

Шаман вдруг оглянулся. Люди сзади почудились. Так и есть. Горные братья уходят. Погостили – и хватит. Тянется небольшая цепочка, идут гуськом охотники, но не на охоту. К жёнам своим возвращаются. К жёнам и к чумам. Ни одной женщины даже не сманили у степных людей. Некого сманивать. Лучшие степные женщины теперь у лесняков. Разве что кроме Большой Бобрихи, - усмехается шаман.