Первые

Ресторатор окинул холл своего детища взглядом умилённого родителя. Это сколько он сюда вложил? Сил. Нервов. Средств. Бессонных ночей. Не в мужской компании будет сказано, любви. А в сегодняшнем мире по-иному и нельзя. Не ты вложишь, так тебя уложат. Конкурентов – что пены за баней. Он должен быть первым. Себе должен. Им: пусть не забывают, они всегда даже не вторые. Ниже. Хуже. Сестрёнке должен. Милаше. Он ей обещал: самый крутой свой ресторан назовёт её именем. И вот уже завтра «Milasha» откроет сначала свои двери, потом рты посетителям, а дальше… Дальше больше… Больше, чем «Milasha» не один ресторан иметь не будет. Связи есть, обслуживание и ассортимент не подкачают. Теперь все светские едоки за красивыми блюдами и фотками на модной мебели побегут не в центр, а сюда, в область. Глядишь, пробки рассосутся. Власти обещали, а он, Ярослав Свиридович, сделал.

Ресторатор вышел на веранду. Плюхнулся в кресло. Подставил лицо пылающему закату. Солнце агонизировало. Ярик улыбался. Он утопит их всех. Тех, кому приходилось кланяться. И тех, кто кланяться научил. Он закрыл глаза. Из темноты мигом выпрыгнуло прошлое. То вчера, которое однажды закинуло лассо на шею завтра и беспрестанно тянет. Сжимает. Иногда кажется, что это конец. Вс"e. На следующий шаг кислорода уже не хватит. Однако в этом и заключается смысл: смирись с тем, что однажды ты сдохнешь. С тем, что однажды может возникнуть прямо сейчас. Смирись и делай то, что задумал. Успеешь – будешь себе благодарен. Не успеешь – тебя поблагодарят твои враги. Но тебе-то уже всё равно.

Ярослав успел однажды и намеревался успевать ещё и ещё. Щеку обожгло воспоминанием. Маленький мальчик очень не хотел есть кашу. Она же невкусная. В его семье такое никогда-никогда не готовили. Это даже не каша. Это словно опилки бросили в лужу. Маленькому мальчику было невыносимо думать, что её надо съесть. Всю. А воспитательнице было невыносимо плевать. На маленького мальчика. На то, что днём ранее погибла его семья. Вся. Ей уп"eрлось в принцип, что он обязан съесть эту кашу. И он, сука, её съест! И он её съел.

Ребята постарше с наслаждением рассказали про быт в детском доме. С тем наслаждением, которое испытывает никому не нужный подросток, брошенный наедине с верой в свою убогость, когда на его пути возникает тот, в чьих испуганных глазах возможно увидеть иное отражение себя. Там ведь нет ублюдка, от которого отказались даже родители. Там герой. Настоящий! Вот он ударил по щеке, и испуганные глаза стали больше. Теперь в них яснее проглядывает собственное величие. Главное, смеяться как можно громче. Смех заглушает осознание вины, замыливает ощущение, что не прав, выщёлкивает из памяти эпизоды, где сам испуганными глазами отражал чужое господство.

Маленького мальчика сильно избили. До непроизвольного мочеиспускания. Потом он ещё долго страдал энурезом, что позволяло убогим подросткам с подачи равнодушной воспитательницы мнить себя юными мстителями. Тогда он запретил себе вспоминать семью. Решил, что обязан спасти, если не себя, то свои самые светлые мысли от этого места, где каши из лужи и злобы из душ. Он сначала выживет, а потом будет вспоминать.

В один из дней, истязающих своей одинаковостью, маленькому мальчику пришлось нарушить данное маленькому себе слово. Ему сообщили про сестру. Быстро. Буднично. И без эмоций. Хочешь – иди посмотри, она в соседнем корпусе. Хочешь – продолжай делать вид, что тебя не существует. Маленький мальчик пошёл к зданию, куда попадают те, кто ещё меньше, ещё беззащитнее.

– Вон та.

Он проследил за махом руки и увидел её. Крохотная девочка лежала на кроватке в череде таких же крохотных кроваток с бесцветными одеяльцами. Не плакала. Не угукала. Не напоминала ребёнка. Скорее это взрослый, который устал от боли и горя, потому спрятался в детском теле.

С того момента мальчик перестал быть маленьким. Он увидел, что есть те, кто ещё меньше. Те, кому тяжелее. Больнее. Невыносимее. И он захотел стать большим. Сильным. Неуязвимым. Из-за неё. И для неё. Теперь он не один. У него снова семья. Но в этой семье он не младший. Ему нельзя требовать, надеяться, ожидать. Он должен идти, создавать, брать. Своё и чужое. Потому что теперь он не один.

– Как прошёл день? – ресторатор улыбнулся сестре.

– Просто отлично.

Она села напротив, положила салфетку на колени, обхватила вилку тонкими пальцами. Красная бусина черри брызнула на белый фарфор и тут же исчезла в месиве себе подобных.

– Я сделала эту деревенскую шмару в первом туре. Уверена, место будет моим.

– Тебе не идут крепкие выражения, – он тщетно прятал за строгостью нежность: ему очень нравилось, что у неё всё получается. Он однажды победил страх, чтобы она всегда побеждала.

– А алкоголь? – веселилась Мелания. – Мне пойдёт что-нибудь покрепче?

– Хочешь отпраздновать? Не рано?