Первые

– Знаешь, – он провёл языком по верхней губе, точно моментом ранее касался десерта, улыбнулся, – даже моя фантазия не даёт мне вообразить тебя с другим.

– Вообще не получается?

– Никак.

– Помнишь, когда я не умела плавать, ты смеялся над истерикой моего тела в воде?

– Злишься?

– Вспоминаю.

– Мораль?

– Если что-то не получается – учись.

– Или не жалуйся?

– Я бы советовала в любом случае учиться.

– Представлять тебя с другим? Ммм… Нет. Не моё. Всегда другим оказываюсь я.

– Потому что ты однолюб?

– Снова нет. Потому что я встретил ту, которая забрала всю мою любовь.

– Оу! Обожаю, когда в тебе просыпается писатель не только над ноутбуком.

– Я, – Дамир улыбался и продолжал, словно его не перебили, – теперь больше никого не смогу любить. Никогда.

– Нечем?

– Любить – нечем.

– Но у тебя же фантазия. Ты можешь вообразить.

– Воображать, родная, это моя работа. А работать без любви получается только у конченных мучеников. Ты же в курсе, что я не фанат страданий?

– Любишь по любви? – засмеялась.

– Люблю, – губами дотронулся до её губ.

Поцелуй торжествовал вопреки пиротехническим раскатам. Небо уяснило, что вполне может гореть до тла, этим до него нет дела, поэтому рвоту фейерверков посвятило исключительно преданным каждым и предающим всяким.

Наверное, странно объясняться в чувствах, когда ваши отношения равны числу из категории «страшно сказать». Ведь стоит произнести его вслух, и без тени, павшей на внешнюю юность, уже никак не обойдётся. Но Первые были вот такими. Странными и вечно болтающими друг другу о любви. Как будто это не что-то инородное, а светская сплетня или вздор метеорологов.

Со стороны смотрится нелепо, заставляет стыдиться того факта, что судьба принудила к статусу свидетеля. Но это, если вы не единственный очевидец. Всё равно, что смотреть в компании кино для взрослых – то, где сюжет не включает в себя знакомство, а сразу выпихивает кульминацию. Поначалу хихикается, ибо по-другому от чужого интима не отбиться. Затем трезвый глаз беспристрастно внимает физическим действам, занавешенный презрением рот отдаёт советы. Призывающее к похоти видео в сознание укладывается зачатком искусства, достойным насмешек и критики.

Первые поздно заметили, что шоу нашло финал. Остальные не заметили вовсе. Поняли, что всё, конец, и тут же нырнули в изрешечённую впечатлениями память. Привычка к классическому салюту исчезла, будто никогда и не было той мозоли, что с детства щемила мозг. Люди, давно переевшие событий до атрофии вкуса, в этот вечер неожиданно ощутили бешеный голод и тут же бешено его удовлетворили. Под кожей сновало блаженство. Нутро требовало ещё выпить. Не развязности ради. Просто сильно хотелось помочь пищеварению.

Не роняя слов, исключительно восклицания, толпа двинулась обратно в гостеприимный дом. Воодушевлённый представлением собственных денег Игорь с трудом сохранял вертикаль. К концу шоу, так уж получилось, он сумел заметить, что его супруга отсутствует. Немедленно огорчился. Как же так?! Он же всё это для неё! А она? Да как всегда! Она и на их свадьбе, в платье, равном по стоимости жилью дальнего Подмосковья, с чуть уступающей в цене золотой диадемой, на фоне безумной россыпи живых цветов мироточила раздражением. И ведь тогда всё тоже было из-за неё. Начиная с самой свадьбы.

– Странно, – недоумевал Игорь, – очень странно затевать мероприятие, чтобы потом приходить от него в бешенство. Может, это и есть цель? Тогда вдвойне странно, – мутные размышления сочились сквозь вялое сознание. – Она странная. Как эти Первые. Первые, которые никогда не приходят первыми. Но их всё ждут. Все-все. Как Первых. Они странные, – он смотрел на Дамира и Еву, целующихся украдкой, словно в разговоре абсолютно случайно соприкасались губами. – Странные. Вообще все странные, – перевёл ленивый взгляд на каждых и всяких. – Но это же хорошо? – остановился около спящей клумбы.

– Гарольд Васильевич, – крикнул бизнесмен второго эшелона, – туалет дальше!

Смех, быстро упавший до ржания. Игорь не возражал. Игорь сам веселился. Так и не ответил себе на вопрос. Забыл. Хорошее – спутник склероза. Игорь взял в спутники того бизнесмена. Оказалось, вместе шагать подлинно веселее.

Ночь вернулась во двор. Ветер осмелел. Он снова вытащил наружу срамную штору, чью лавандовую суть доедал мрак. Гарольд Васильевич ещё больше поднялся настроением. Вызывающе загоготал и безжалостно ткнул на оконную бедолагу. Гости, узрев причину буйного помешательства, пришли в оное. А ветер, точно соображать научен, развлекался с безвольной тканью сильнее прежнего. Толпа подбадривала. Охочее всех сам хозяин. Столько единодушия вселенная не смогла игнорировать. Карниз сбрыкнул с честного слова, на котором держался последние лета, штора прониклась свободой, но вместо того, чтобы пасть ниц к плинтусу, пропитанная издевательствами, вылетела прочь.

Молчание выкатилось во двор, словно живот, получивший от корсета вольную: безапелляционно, внезапно и обескураживающе. Немота поразила каждого, всякую, стих и Гарольд Васильевич. Проводив штору ошалевшими глазами, он выдал, благо рот уже был открыт: