Первые бои добровольческой армии

Около 10 посланец Натиева с письмом. Положение на Украйне: делегация хлеборобов (300–400) против социализации, арест немцами министров, разгон Рады, предложение править хлеборобам, самостийникам-федералистам и правым с.р. Отношение к Раде войск и народа, отношения между войсками Натиева и немцами, инцидент с обезоруживанием эшелона, захват телеграфных линий, контроль даже над Натиевым. Настроение против самостийности. Желание присоединиться к нам. Просьба обождать. Ответил о желательности присоединения, но ждать не можем, ищем соединения в Ростове и Новочеркасске, где подождем. Состав дивизии – около 800 офицеров и 2000 солдат, броневики, артиллерия легкая и тяжелая, очень много снарядов. Предложил ему план – идти под украинским флагом по железным дорогам в Таганрог – Ростов, где открыть карты… Условился послать связь, когда достигну своего соединения.

Выступили в 8 часов. По дороге захватили несколько гусей – один комиссар, один большевистский интендант и т. д.

В общем сегодня не жарко. Ночлег в Николаевке. Деревня большая, с хорошими домами, но нет ни фуража, ни хлеба, ни яиц. Вообще полный недостаток продуктов. Спекулируют не только своим, но скупают и из окрестных деревень – продают и перепродают их втридорога в город. Население сильно смахивает на большевиков. Питаются за счет города.

Случай в броневике – взрыв ручной гранаты, шофер, там находившийся, не пострадал – чудо! Вырвало нижнюю заднюю дверцу, закинуло неизвестно куда, сорвало и выкинуло пулемет, расщепило пол. Работоспособность не пострадала. Погорели и полопались патроны на двух лентах.

Немцы сидят в Таганроге, кажется, идут на Ростов. Приходится спешить, авось обгоним, завтра в станицу Синявскую. В Ростове, кажется, большевиков уже нет…

Желательно бы остановиться, лошади подбиваются – долго и много идем, да и Пасху хорошо бы встретить, не говели еще. Но пожалуй, придется еще идти, как вечному жиду.

Вечером послал в Таганрог разведчиков, арестовать кое-кого без шума, есть указания, между прочим, о предательстве вдовы одного расстрелянного казачьего офицера. Поехал туда и Лесли, разговаривать с немцами, да интендант узнавать о седлах и т. п.

20 апреля, Таганрог

Колонна выступила в станицу Синявскую в 8 часов, а я с Лесли – в Таганрог для вывоза имущества и разговоров с офицерами. Лесли долго вел переговоры и добился многого: получили 150 седел, 2 аэроплана, автомобиль, бензин – и все из-под немецких часовых. Броневика же и снарядов не дали – боевого, подлецы, не дают под разными предлогами, чуют. Незаметно от немцев, из Союза фронтовиков, все же получили часть винтовок и пулеметов. Говорил с офицерами в частном собрании – те же мотивы. Неясна задача, да и не так делается, как хотелось бы тому или иному, да мало сил, да лучше и безопаснее на местах… Дирижеры – кадровые: никто, как свой. Инертность поразительная. Всего поступило человек 50. Хотелось выехать засветло, но задержался. Ночью дорога плоха, без фонарей, пришлось ночевать в гостинице. Распоряжений не отдал – одно утешение, что Войналович сам разберется в обстановке и решит, стоять или двигаться.

21 апреля, станица Недвиговская…[204]

А. Туркул [205] Дроздовцы в огне [206]

… Я вбегаю по ступенькам деревянной лестницы к нам в «юнкерскую», на верхний этаж нашего тираспольского дома, смотрю: а через спинку кресла перекинут френч моего брата Николая с белым офицерским Георгием. Николай, сибирский стрелок, приехал с фронта раньше меня, и я не знал ни о его третьем ранении, ни об ордене Святого Георгия. В третий раз Николай был ранен тяжело, в грудь.

Я приехал с фронта тоже после третьего ранения: на большой войне я был ранен в руку, в ногу и в плечо. Мы были рады нечаянной и недолгой встрече: врачи настояли на отъезде брата в Ялту – простреленная грудь грозила чахоткой. Это было в конце 1916 года. Вскоре я снова уехал на фронт. И вот, на фронте застиг меня 1917 год.

Я представляю себе себя самого, тогдашнего штабс-капитана 75-го пехотного Севастопольского полка, молодого офицера, который был потрясен национальным бедствием революции, как и тысячи других среди военной русской молодежи.

Моя жизнь и судьба неотделимы от судьбы русской армии, захваченной национальной катастрофой, и в том, что я буду рассказывать, хотел бы я только восстановить те армейские дела, в которых я имел честь участвовать, и тех армейских людей, с кем я имел честь стоять в огне заодно.

В разгар 1917 года, когда замитинговал и наш полк, я стал в нашей дивизии формировать ударный батальон.

Надо сказать, что почти с начала войны у меня служил ординарцем ефрейтор Курицын, любопытный солдат. Ему было лет под сорок. Рыжеватый, с нафабренными усами, он был горький пьяница и веселый человек. Звали его Иваном Филимоновичем. До войны он был кровельщиком, во Владимирской губернии у него остались жена и четверо ребят. Курицын очень привязался ко мне.