Первые четыре века христианства

Руфин посвятил себя ученым занятиям в школе Александрийской, под руководством знаменитого слепца Дидима, который, потеряв зрение в младенчестве, почитался лучшим богословом и другом великих Антония и Афанасия. Однажды Антоний спросил его, сожалеет ли он об утрате очей? И вынудив невольное сознание, сказал: «Удивляюсь, что человек мудрый сокрушается о лишении достояния, общего с каждым насекомым, вместо того, чтобы радоваться благодати, дарованной ему наравне с Апостолами; лучше видеть очами духовными, нежели плотскими, которых один взгляд может погубить навеки». Из-под руководства такого учителя Руфин увлечен был в темницу и потом в изгнание с прочими исповедниками за Православие; Мелания последовала за ними в Палестину, питая иногда ежедневно до пяти тысяч изгнанников и облекаясь в одежду рабскую, чтобы посещать их в темницах. Правитель Палестины, узнав о том, велел посадить и ее в темницу; она же послала сказать ему: «Я дочь Сципионов, была женою епарха, ныне же раба Христова; не презри моего убожества и остерегись последствий». Испуганный дал ей полную свободу помогать исповедникам в Иерусалиме, где провела двадцать шесть лет, созидая обители и благодетельствуя христианам.

Глава 26. ПОДВИГИ ВАСИЛИЯ ВЕЛИКОГО

Когда гонение свирепствовало в пустынях Египетских, не избежал его и на святительском престоле другой отец иночествующих, Василий, ибо он служил опорою и верным представителем Церкви вселенской; в одном лице его слились, своими добродетелями, инок, учитель и епископ, и гонитель Валент не мог оставаться равнодушным, пока сиял еще такой светильник. Сам он посетил Кесарию, и великого мужа потребовали сперва на испытание к епарху царскому Модесту, суровому арианину; но Василий ответствовал на все его угрозы и ласки: «Общение с Богом честнее, нежели общение с тобою и кесарем, по мере расстояния Творца от твари, и такова вера христиан; вы же именуете Самого Господа тварию. Угрозы твои до меня не касаются: ибо что мне и тебе? Имение ли мое возьмешь, не обогатишь себя и я не обнищаю, да и мало тебе пользы в ветхих одеждах и в нескольких книгах, а в них все мое богатство. Изгнания не боюсь, ибо земля не моя, но Божия, и отечество мое повсюду; о муках не забочусь, они только приведут меня к желанной цели; ты видишь, на мне почти нет тела; один первый удар все окончит, и смерть только ускорит меня к Богу». Изумленный епарх невольно сознался, что никто еще с такою дерзостью с ним не беседовал. «Может быть, — возразил Василий, — тебе не случалось никогда говорить с епископом; мы во всем являем кротость и смирение, но если кто хочет лишить нас Бога и правды Божией, мы ради ее всем пренебрегаем». Видя подобную твердость, смягчился епарх и спросил: «Приятно ли будет ему видеть кесаря в своей церкви? Надлежит только для того выкинуть одно слово, единосущный, из Символа?» — «Радуюсь видеть кесаря в церкви, ибо радею о спасении всякой души, но не позволю изменить ни одной йоты в Символе», — отвечал мужественный святитель. «Размысли до завтра», — было последним словом Модеста, и «Ныне, как и завтра, я тот же!» — последним словом Василия.

На праздник Богоявления император, окруженный стражами, взошел в церковь, где совершал литургию Василий и стал в толпе народа. Когда же услышал сладкое пение ликов и увидел стройный чин божественной службы священнослужителей, более подобных Ангелам, нежели человекам, самого же Василия, неподвижного пред алтарем, вперившего ум свой к Богу, и со страхом обстоявших его пресвитеров, ужаснулся Валент, хотел подойти к жертвеннику, но пошатнулся и был поддержан одним из диаконов; никто, однако же, не смел принять его просфору, не зная, желает ли вступить с ним в общение епископ. Сам Василий, сострадая к немощи человеческой, принял из рук его принесенный дар.