Первые гадости

Но мужик ты видный, я думаю, с молоденькими у тебя проблем не будет. Назначишь свидание, подмигнешь, ручку нежно пожмешь… Ну, чего тебя учить!

— Я боюсь, — сказал Леня и заплакал.

— А вот этого не боишься? — спросил Простофил и показал Лене кулак. — Когда паспорт воровал, небось колени не тряслись, душа в пятках не прыгала.

— Я не воровал, я нашел на дороге, — плакал Леня.

— А за вранье в глаза я бью, — сказал Простофил.

— Меня поймают, — ревел Леня.

— Жди больше, — ответил Простофил.

— И посадят в тюрьму, — рыдал Леня.

— Ничего не бойся. Любой психиатр даст заключение, что ты клептоман. Твоя мама ему поможет материально, школа подтвердит. Директор громче всех завопит, что ты с пеленок ненормальный, что ты еще во чреве матери стащил кольцо с руки гинеколога, — ведь преступников в наших школах не воспитывают… Да если и докажут, что ты вор, — все равно простят. А не простят, так не посадят! Ты же частично дееспособный, и гражданская совесть в тебе еще не проснулась: а то как голосовать идти, в депутаты баллотироваться — еще маленький, а как в тюрьму садиться, — пожалуйста, взрослый. Любой адвокат на одном этом выжмет слезу из товарищей судей. Так что, как ни крути и в случае чего, отделаешься легким испугом…

Обговорив мелочи и сроки, юные гешефтники разбрелись по домам…

В юности человек еще может жить на свой лад и вкус, считая полезным и правильным то, что по душе. Например, собравшись вечером в подвале, шпана получала от Простофила по зубочистке и до полуночи ковыряла в зубах, радуясь, что время течет с пользой для зубов, и внимая рассуждениям Простофила, будто шпана и есть цветы конкретной жизни и советской действительности. Аркадий же минуты, проведенные без книги, — скажем, в туалете или во сне — считал потерянными и, к собственному расстройству, набирал таких немало. История с Победой, пробежавшая пожаром и выдернувшая его из утвержденного им житейского ритма, была затушена в два дня впечатлениями от учебника сравнительного языкознания. Но затушенная, продолжала тлеть, отдавая грязной вонючей тряпкой. Такую вонь называть любовью или страстью трудно: просто на Аркадия первый раз серьезно обратила внимание девушка, и ему хотелось пожара, хотелось продолжения, как сна ранним утром, ему понравилось нравиться. «Ничего, — думал он в грусти, — я выучу двадцать языков, стану академиком, и Победа поймет, какая она дура. Даром ей ревность не пройдет!»

Такие картинки будущего рисовал он себе в минуты роздыха: в туалете или засыпая. В остальное же время учился, учился и учился, как проклятый и как завещал комсомольцам Ильич где-то, ибо свой жизненный путь юноша успел определить набело и уже конкретно работал на него. А решил Аркадий вырасти лингвистом, решил изучать древние и новые языки и, пользуясь сравнительными методами, открыть забытый язык какого-нибудь исчезнувшего народа, вот только не выбрал еще какого.

Ведь из истории, считал он, быстрее других пропадают те народы, у которых ни алфавита, ни слогового письма, ни клинописи, ни самой простейшей, как амеба, иероглифики. Остаются одни имена и географические названия в памяти просвещенных инородцев да еще черепки в руках археологов. Но, думал Аркадий, люди, как соседи по лестничной клетке, общаются, хоть случайно, меняются словами, подобно товарам, и, следовательно, в смежных уцелевших языках, если постараться, можно отыскать этот лексический экспорт. Как математик Леверье рассчитал Нептун, не глядя, так и Аркадий рвался найти какой-нибудь неизвестный народ и вернуть его памяти человечества.

Задавшись целью, Аркадий бросился изучать языки, самоучителями которых смог разжиться в магазине. И хотя понимал, что не все выученное ему спустя пригодится, но учил, чтобы выработать навык к скорому овладению чужой речью. Метод Аркадия был по-шлимановски прост: он зубрил наизусть страницы текста и словаря — и к моменту ссоры уже смог обругать про себя Победу на пяти языках.

Два-три раза в неделю Аркадий ходил к Макару Евграфовичу набраться житейскою опыта, чтобы не тратить собственное время и силы на приобретение оного. Они выпивали по чайнику и вели разговоры на обычные и философские темы — по настроению.

Например, Аркадий спрашивал:

— А почему вы не женились?

— Я заметил, — отвечал Макар Евграфович, — что холостяки больше пекутся о своем здоровье: им не на кого рассчитывать в старости, — и живут дольше, чувствуя себя молодыми. Вот я только в семьдесят лет стал настоящим пенсионером, а до этого десять лет проходил стажировку в собесе. Я был пенсионер-стажер, потому что по возрасту вышел на пенсию, но никак не мог оформить соответствующие бумажки. Какая жена такое стерпит!.. А во-вторых, Аркадий, семья мешала бы мне заниматься исследованиями и познавать глубинную сущность советского человека. Разве я написал бы столько, не будь один, как ученый? — спрашивал Макар Евграфович и вытягивал сверху вниз ящики стола, демонстрируя свои достижения.

— Но ведь одинокий человек может умереть и никто о нем не вспомнит.