Первые грёзы

Искренно, от души пожимаю я руку этого несчастного человека. Сначала он удивлённо и растерянно смотрит на меня, не смея протянуть своей, потом, с просветлённым лицом, с глазами полными слёз, с глубоким, сердечным «Спасибо!» прижимает к губам мою руку. Мне хочется плакать… Мне так, так жаль их!..

X Тяжёлые дни. Отдача сочинений. Скелет

В тот вечер, когда я вернулась от Веры, мы много и долго беседовали с мамочкой по поводу слышанного и виденного там мною; всё это произвело и на неё сильнейшее впечатление.

– Да, много горя на свете. Во всякий самый маленький уголочек забрасывает его жизнь, куда ни взглянешь. Но в эту минуту меня больше всего заботит вопрос о здоровье самой Веры. Катар лёгких – ведь это ужасное слово, это начало чахотки. А в таком юном возрасте она безжалостна – месяц, два и унесёт человека. При слабой организации этой девушки вообще, при тех условиях, в которых она живёт, да ещё при вечном душевном гнёте, недолго поборется бедная Верочка со своим недугом. Для меня вопрос ясен: нужно во что бы то ни стало устроить её поездку, нужно всё сделать – такие светлые люди слишком редки и дороги, надо всеми силами отстаивать их у смерти. Вопрос только, как устроить. Я поговорю с папой; сколько будем в состоянии, мы поможем, но взять целиком все расходы на себя трудновато: ведь её не одну отправлять надо, нужна ещё толковая, подходящая спутница. Знаешь что, поговори ты в гимназии, обратись к Андрею Карловичу, это такой добрый человек, он что-нибудь да придумает. Конечно, можно было бы устроить спектакль, лотерею, но такие вещи требуют времени, а тут дорог каждый день. Посмотри, что висит в воздухе, это яд при грудных болезнях.

Как хорошо мамочка придумала! Только одно смущает меня: придётся обо всём рассказать Андрею Карловичу, Вере будет страшно неприятно.

– Зачем же обо всём? – возражает мама. – Ты скажешь только про её болезненное состояние, про то, что средства не позволяют ей лечиться. Да, вероятно, про их материальное положение Андрей Карлович и так знает, предполагаю, что и учится она бесплатно. В том, что ты скажешь, обидного и тяжёлого для Вериного самолюбия ничего не будет. Наконец, если бы ей даже немного и неприятно стало, – что делать? – вопрос слишком важен, это вопрос жизни.

У Веры чахотка!.. А мне и в голову не пришло, наоборот, когда она сказала, что доктор нашёл катар лёгких, я даже успокоилась, мне представлялось, что с катарами люди по сто лет живут, что это так обыкновенно, заурядно и совсем не опасно. Да, конечно, надо всё, всё сделать, чтобы спасти её.

На следующее утро, ещё до начала первого урока, я говорю Клеопатре Михайловне, что имею личную просьбу к Андрею Карловичу, и отправляюсь в канцелярию. Я рассказываю всё, прямо относящееся к делу. Он с живейшим сочувствием и интересом слушает меня.

– О, конечно, конечно, Frа¨ulein Starobelsky, мы сделаем всё от нас зависящее, я поговорю, поговорю. Как-нибудь устроим. Так жаль! Такая прекрасная девушка! Ну, ну, не надо только слишком огорчаться, ведь ещё не так плохо – es ist nicht so schlimm! – ласково глядя на мою, вероятно, расстроенную физиономию и дрожащие губы, утешает он. – Бог даст, ваша подруга, здоровая и весёлая, возвратится к нам. Я надеюсь, надеюсь! – И, по обыкновению быстро-быстро кивая своей круглой головой, эта добрая душа, тоже глубоко взволнованная, уже торопится к поднимающейся по лестнице группе учителей, среди которых находится и Светлов. Я бегом лечу в класс. На душе у меня посветлело; возможность спасения Веры радостно мерещится впереди. Я говорю кое с кем из учениц, там тоже встречаю горячее, живое участие.

– Будет, будет, всё устроим! – отыскав меня на большой перемене, весело кивает мне Андрей Карлович. – Я уже переговорил, все с удовольствием помогут.

Теперь ещё одна крупная задача: убедить Веру согласиться ехать. Я опять отправляюсь к ней, захватив на сей раз с собой бутылочку хорошего коньяка, винограду и ещё кое-чего, чем снабдила меня мамочка. Теперь я храбро везу эти вещи, я спокойна, что они не оскорбят, не заденут Веру: вчерашний разговор слишком сблизил нас.

– Ну, как же ты себя чувствуешь сегодня? – спрашиваю я, здороваясь с нею.

– Нехорошо. Голова сильно болит, всё время знобило, вероятно, начался маленький жар.

Действительно, лоб у неё горячёхонький, глаза лихорадочно горят, а под ними легли тёмные, широкие круги. Губы совершенно сухие, и она поминутно проводит по ним языком.

– Это нехорошо, – говорю я, в голове же одна упорная мысль: убедить Веру ехать.

Я сразу приступаю к ней: