Первые грёзы

– Все тебе очень-очень велели кланяться, спрашивали о твоём здоровье, и знаешь, Вера, что все высказывают, то есть прямо в один голос? Говорят, что при катаре лёгких, если только сыро и холодно, прежде всего необходимо уехать, что от одной перемены климата сразу становится лучше, понимаешь, болезнь точно прерывается, останавливается, ну а тогда поправиться уже недолго, поглотать там каких-нибудь пилюль, порошков, отдохнуть на чистом воздухе, и делу конец. А так, в сырости, будет тянуться, тянуться, и из-за пустячной, в сущности, болезни придётся и уроки лишние пропускать, и силы терять. Все решительно говорят, что тебе необходимо уехать.

– Да разве я сама этого не знаю? Солнце, юг, горы!.. Ещё бы там не поправиться! Я думаю, только глядя на всё это, сразу почувствуешь прилив сил, вздохнёшь глубоко-глубоко, и этот живительный воздух излечит в груди всякую боль, всякие катары. Но ведь это невозможно, Муся, ты же знаешь наше положение.

Вот оно самое страшное. Господи, помоги!

– Знаю, конечно. Ну, так что же? – сразу с головой в воду кидаюсь я. – Ты, может быть, думаешь, что бедным людям и лечиться нельзя? Великолепно лечатся и ездят куда надо. Вот мама рассказывала, когда она ещё в гимназии училась, с одной её подругой было как раз, как с тобой. Ну, все сложились, одолжили ей денег, она поехала и вылечилась, вернулась толстая, красная, весёлая, получила прекраснейшее место и постепенно выплатила свой долг, – точно по наитию свыше, не запинаясь, вру я. – Отчего же ты не можешь так поступить? Ведь мы все с радостью, с величайшей радостью всё для тебя сделаем. Верочка, милая! Тебя так любят, так сочувствуют тебе. Подумай сама. Ты будешь лежать, сама говоришь – сегодня тебе хуже, – вдруг, не дай бог, ещё хуже станет? Что помогут лекарства – попортит этот ужасный климат. А время летит, уроки идут, потом трудно будет нагнать. А так ты бы поехала дня через два-три, после Рождества вернулась бы здоровая, бодрая, на свежие силы курс легонько подогнала бы, запаслась бы здоровьем для экзаменов, для будущего ученья. Милая, согласись! Скажи вот совсем, совсем по совести скажи: если бы больна была не ты, а другой кто-нибудь, скажи, разве ты не сделала бы всё от тебя зависящее, чтобы помочь ему? Ведь да?..

– Ну конечно…

– Вот видишь! А какое же ты имеешь право лишать других этого громадного-громадного удовольствия? Сама говоришь: «столько горя, страданий и муки, столько слёз облегчения ждёт», между тем, когда люди рвутся, всем сердцем рвутся осушить хоть несколько этих слезинок, хоть чуточку помочь, ты не позволяешь им. Мы так хотим, и я, и подруги, и Андрей Карлович, и Дмитрий Николаевич, и…

– Разве он тоже знает, что я больна и что доктор посылает меня на юг? – быстро, даже приподнявшись с подушки, спросила Вера.

– Ну да, все знают. Я передавала от тебя поклоны, спрашивали о здоровье, ну и… – опять немилосердно вру я.

По счастью, она, не слушая меня, следует за течением собственных мыслей.

– Так это он, конечно он, я сразу так и подумала.

– Что такое?

– Видишь ли, сегодня, часов этак около трёх, приходит посыльный, вручает мне конверт, безо всякой надписи, спрашивает, я ли Вера Михайловна Смирнова, и просит расписаться; в конверте 50 рублей. Я сразу подумала, что это от Светлова, он почти всегда так же делает.

– Значит, это не первый раз?

– Нет, не первый. Первый раз это случилось около трёх лет, года этак два с половиной тому назад. Положение наше в то время было страшно тяжёлое; отец совершенно не мог работать, находился в угнетённейшем нравственном состоянии. А тут время подоспело вносить плату в гимназию…

– Как, разве ты не на казённый счёт учишься? – перебиваю я.

– Нет… Видишь ли, чтобы освободили от платы, нужно подавать прошение, разъяснять своё материальное положение, свою нужду, это слишком тяжело и больно, наконец, до тех пор кое-как справлялись, тут же нашла такая тёмная полоса: отец опять потерял работу и окончательно пал духом. Знаю, что где-то незадолго до того он случайно встретил Дмитрия Николаевича, спрашивал, не может ли тот ещё раз попытаться достать ему занятий. Работу он через некоторое время получил, правда и эту ненадолго, на моё же имя в середине января пришёл денежный пакет; с тех пор ежегодно, в начале сентября и января получается по почте конверт, надписанный незнакомой рукой, в нём полугодовая плата за учение и ещё 10 рублей, вероятно на книги и тетради. Кто же, как не он? Я, конечно, не знаю, но думаю так. Сам всегда в тени, нельзя даже показать, что знаешь, нельзя поблагодарить… Вот и сегодня. Но тут, видимо, поторопился, послал через рассыльного. Видишь, теперь сама видишь, какой добрейшей души этот человек.