Первые грозы

Сестра милосердия Леля Чубчик вела на чамбуре высокого белоногого жеребца, останавливаясь там, где имелись раненые. Бойцы обращались к ней вежливо, с прозрачным приятельским зубоскальством:

— Сестренка, сидайте до нас кулешу поисть!

Леля отодвигала со лба непокорный чубчик вьющихся волос, показывая неестественно нахмуренные брови, и проходила мимо.

— Дохтур, — улыбались седые от пыли, постаревшие лица обозников, — усякую боль заспокаиваить...

Подтянутая в талии кавказским ремешком с серебряным набором, Леля звонко топала подкованными сапожками, изредка полуоборачиваясь и без дела понукая своего жеребца. Конь косился на неё понимающим насмешливым глазом и с шутливым испугом поводил ушами.

У колодца её окликнул чей-то ребяческий альт:

— Сестра, сестра, постойте!.. Там ждут.

Невысокий ясноглазый парнишка с пухлым ртом и светлыми бровями показывал картузом на поезд: это был Митя.

— Убитый там. Меня послали.

— Новости! Какое мне дело до убитого?

— А мы не знаем, может, он ещё живой... В спину попало.

Сестра подкинула сапожок в огромное, тяжёлое стремя и неловко, по-женски, взобралась на высокое седло. Жеребец заплясал, оседая вислым лоснящимся крупом, заржал визгливо и радостно.

— Пр, чёрт! Где он, раненый?

Митя отбежал в сторону и крикнул:

— На траве, около вагона!

Жеребец, брызнув в Митю землей и навозом, понес сестру по пыльной дороге; вскидывая, как цыпленок, ослабленными крылышками локтей, она поскакала в сторону железнодорожного полустанка.

Ветер донёс запах кизячного дыма и горелого мяса: проглотив длинную голодную слюну, Митя разочарованно поплелся обратно.

После обеда над степью проплыло продолговатое пепельное облачко. Кособокий вихрь, заметая пыльным подолом рыжую солому, закружился над лагерем. Крупные капли дождя посыпались недружно, расплющиваясь по сухой земле, как медные пятаки. Потянуло свежестью. Песок набух и потемнел. Дядько и безухий моряк с лопатами на плечи шли копать могилу, за ними, спешившись, следовала сестра милосердия. Митя, ёжась от падающего за воротник дождя, шагал немного поодаль.

— Думаю, далеко нам незачем забираться,— предложил моряк, опуская на траву лопату.

Дядько раздумчиво подтянул спадающие штаны и тихо сказал:

— Пойдём к тем деревьям.

Обернувшись к Мите, он поправил на носу очки и обратился к сестре:

— Вот чего, Леля, мы ночью уходим в окопы. Ты возьми-ка мальчика, с тобой ему будет безопасней. Хлопец он старательный, не подкачает. Как, брат, не подкачаешь?..

Митя шмыгнул носом и горестно отвернулся к полустанку.

— Чего ж молчишь? Или язык проглотил?.. Понимаю, — догадался наборщик, — но с собой не могу взять. Ты не горюй, завтра встретимся. Встретимся, что ли? — дружески остановился он.

— Встретимся, — надуто выронил Митя.

—  Вот и хорошо…

Дождь посыпался густо, мокрая земля приставала к сапогам, шагать стало тяжелей. Деревья шумно кипели листвой. Дядько сплюнул на ладони и, наступив на плечо лопаты, вогнал её в землю по самую шею.

Привязанный к дереву жеребец с любопытством дивился на работавших людей и ронял на сверкавшую траву круглые жёлтые яблоки. Сестра жадно раскуривала отсыревшую папиросу; искоса Митя следил, как она втягивает тугие резиновые щеки и сводит к переносице, к огоньку, серые, обведенные тёмной каймой глаза.

— Тебя, мальчик, как зовут? — спросила она, выпуская уголком рта кудрявую струйку дыма.

Митя обидчиво потер пальцем левый глаз.

— Я вовсе и не мальчик, мне через два года пятнадцать лет уже будет.

— Ого, может, у тебя и усы растут?

— Пробиваются.

— Мужчина, значит? Володя, что ли?

— И вовсе не Володя, а Митя.

— В школе небось учишься?

— Школу окончил, я с товарищем Дядько в типографии работаю.

— Ах, вон оно что! А на лошади верхом можешь ездить?

— Подумаешь, — оживился Митя, — и на линейке могу... На руках умею ходить.

— На рука-ах?.. В цирке обучался?

— На реке. Как пойдём с ребятами купаться, так и балуемся на песке. Баловался, баловался и научился. Лучше всех научился.

— Молодец! Мне кажется, дело у нас пойдёт на лад. Я сегодня же выпрошу у командира подводу, будешь на ней аптеку возить. Санитаром будешь.

— А повязку с крестом дадут?

— И повязку дадут. Пришьем тебе на рукав: ходи-гуляй!

Моряк и Дядько уже по пояс стояли в яме, загораживаясь горбатой кучей свеженакиданной земли. Безухий снял бушлат и подозвал Митю.

— Послужи, браток, жарко...

Митя влез в широкий бушлат и натянул на стриженую голову флотскую бескозырку с двумя чёрными лентами. Он казался самому себе бывалым заправским матросом.

— Парень хоть куда, одно слово, морячок! — улыбнулась сестра.

Редактора привезли на мажаре. Он лежал на спине, с полусогнутыми коленями, откинув набок голову, словно силился разобрать свою судьбу по линиям судорожно сведённой ладони. Под мокрым обмякшим рукавом угадывалась культяпка левой потерянной руки, стылый парафиновый лоб набряк строгой мучительной складкой, старившей его бровастое лицо.