Первые коршуны

Обширная светлица, в которую вошла Богдана, была чисто и красиво убрана. Все в ней блестело, и всюду была видна хлопотливость зажиточной хозяйки. Ясное солнце, пробивавшееся сквозь узорчатые окна целыми столбами золотых лучей, придавало ей еще более веселый и приветливый вид. В правом углу комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый чистым белым, как снег, обрусом. Возле стола хлопотала полная, пожилая женщина с чрезвычайно веселым и добродушным лицом; одета она была в темный, но богатый мещанский костюм; голова ее была повязана сверх очипка длинной белой намиткой, а на шее красовалось несколько низок доброго намиста и дорогой, золотой крест. На столе уже стояли в блестящих оловянных мисках вареники с сыром в сметане, пироги с потрибкою и жареная колбаса; а посреди всех блюд лежала только что испеченная золотистая паляныця возле горлатки, из которой поднимался ароматный пар.

При скрипе двери, отпертой Богданой, пожилая женщина, пани Мачоха, быстро обернулась, и по лицу ее разлилась приветливая улыбка.

— Это ты, дочка? — произнесла она ласково. — Чего же так рано схватилась?

— Ого, рано! Уже я, мамочко, и службу божью проспала, — ответила почтительно Богдана, целуя матери руку.

— Бог простит; вон и я собиралась пойти сегодня к Константину и Елене, да вот и не пошла, согрешила. А тебе б еще поспать…

— Да не спится больше, ненечко, — улыбнулась светлой улыбкой Богдана.

— Не спится! Ох-ох! Теперь только и высыпаться, пока у неньки родной живешь, а пойдешь замуж… Ге-ге! Малжонок так не пожалеет, да и хлопоты обсядут головку! — Пани Мачоха ласково провела рукою по пышным волосам своей коханой дочки — Ну, садись же снидать; вот тебе варенички, вот пирожки, а вот и палянычка прямо из печки. Только, может, сперва горяченького чего, меду или подогретого пива?

И мать, и дочь уселись за стол. День был праздничный, спешить було некуда, а потому можно было и поболтать; разговор, естественно, перешел тотчас же на вчерашнее посещение Богданой Балык.

— А как же, она мне сама о том вчера рассказывала, вот я и хочу сбегать узнать, правда ли это и что еще говорил пан войт Гале, когда мы ушли?

— Так, так, сбегай, дочко, расспроси обо всем. Жаль мне бедную Галочку! Чтоб такое дитя тихое да ласковое отдавать в это коршуново гнездо. А еще батько! Ох-ох! — пани Мачоха с сожалением покивала головою. — Когда б жива была покойница, никогда бы не допустила до этого.

— А как она любила Семена и хотела видеть его с Галей в паре.

— Не в Семене, дочко, дело. Тут бы уже и мать родная рук не подложила. Что ж делать, когда умер он: с богом не валчить,[42]— пани Мачоха развела руками, — ну, потужила- потужила дивчина, та й годи.

— Галя сказала, что не пойдет теперь ни за кого, что…

— Э, дочко, нет! — перебила Богдану мать. — То уже дурныци, дивочии прымхи… Замуж идти надо. Надо, — повторила она безапелляционным тоном, опуская полную руку на стол, — и Балыка хорошо делает, что еще за живота хочет отдать дочку. Только, конечно, не след бы ее отдавать за такого придурковатого да в такую гаспидскую семью. Можно было б отыскать хорошего зятя. Да Галочку не то что горожанин, а всякий вельможный пан с радостью взял бы за себя. А что Семен? Покойник, прости меня господи, — пани Мачоха подняла молитвенно к потолку глаза и глубоко вздохнула, — не зажил доброй славы. Сын почестных родителей, а чем стал? И гультяем, и пьяницей, и розбышакой! Пусть простит господь его душу, а только, думаю, ему теперь должно быть добре солоно на том свете.

Богдана только что хотела возразить что-то, но в это время входная дверь с шумом распахнулась.

Пани Мачоха быстро оглянулась, и вдруг страшный крик вырвался из ее груди; нож, которым она резала паляныцю выпал из ее рук и со звоном покатился на пол. Она поднялась с места, подалась вперед и тут же, словно подкошенная, тяжело опустилась снова на лаву. Бледная помертвевшая Богдана также поднялась невольно с места, да так и застыла, устремив на двери полный ужаса взгляд.

В дверях стоял Семен Мелешкевич.

— Мертвец! Мертвец! — вскрикнули они вне себя и бросились было бежать из хаты, но Семен заступил им дорогу.

— Постойте, не пугайтесь, прошу вас на бога, выслушайте меня! — заговорил он как можно более спокойным голосом. — Не мертвец я, и не думал умирать, это нарочно распустил такой слух по всему городу Ходыка для того, чтобы захватить все мои маетки. Да вот, — он перекрестился на образа, — покрой меня сырая земля, если я не Семен Мелешкевич, киевский горожанин и ваш добрый знаемый, что отбыл два года тому назад в чужие края.

Слова Семена и его знакомый голос отчасти успокоили перепуганных насмерть женщин.

— Прочитай молитву, — произнесла дрожащим голосом пани Мачоха.

Мелешкевич исполнил ее требование.

— Ну, теперь верю! Господи боже мой, вот уж никогда не думала повидать тебя!

— Не думал и я повидать святой наш город и наших славетных горожан, а вот же привел господь спастись из когтей этого проклятого коршуна Ходыки! — ответил Семен почтительно, целуя руку пани цехмейстровой и целуясь попросту с Богданой.