Первые коршуны

— Э, чорты батька зна що! — возмутился Деркач. — Чтобы из-за бабы такое плескать языком: да не народилась еще на свет та красуня, чтоб стоила нашего мизинного пальца. А то не жить! Тпфу! Вот у меня просфорница, — хоть и не подобает нашему брату коло скоромины ялозиться, да за нашим кордоном бог простит, — так на что, говорю, просфорница, и огрядная, — есть что обнять, словно груба, — а все же за нее я и ногтя своего не отдам…

— Ты не жартуй, — заметил угрюмо Щука, — видишь, что на нем лица нет, дело, стало, не шуточное.

— И не жартую, — загорячился Деркач, — обиду-то его понимаю и за эту обиду готов выпустить всякому тельбухи, пусть только укажет; но, чтоб христианин и козак мог подумать бабы ради поднять на себя руки, да большего позора нет на земле, а большего греха — на небе!

— Что толковать о небе, когда под ним творятся такие гвалты над душой человека! — заговорил снова возбужденно Семен. — Дивчина подала мне слово, а отец отдает ее гвалтом за Ходыкиного дурня Панька: породниться ач захотел с известным всем зверем и жертвует для такого харцыза дочкой… Как же не заступиться за несчастную?

— Это другая речь! — протянул запорожец, расправив свои могучие плечи. — Не только заступиться, а и вызволить ее из когтей шуляков, да с ними самими расправиться. Так я хоть зараз и с такою охотою, что им и небо с овчинку покажется.

— Вызволить, говоришь? — воскликнул со стоном Семен. — Да ведь чтобы вызволить — нужно знать, где она находится?

— А где ж Галина? — встрепенулся Щука.

— Вчера ночью завез ее войт… Куда? Никто не знает, не ведает. Даже на чужих конях умчал, чтоб челядь не разболтала. Богдана была в дворе Балыки, всех расспрашивала, и никто не может и догадаться, — так все шито да крыто! Помогите, братцы, дайте пораду, куда броситься, как разведать и где искать? У меня самого голова теперь как порожний казан: гудит только да звенит, а мысли из нее совсем разлетелись. Брожу целый день по Подолу и ищу, как бовдур, вчерашнего дня, а тут вот кипит и клокочет, что, может быть, она, горлинка, в эту саму хвылыну ломает белые руки и взывает о помощи, а я, как окаянный, блукаю в потемках…

— Эге-ге! Да это насправди может взбурить тревогу… Вот и у меня даже словно кот царапнул лапой по сердцу…

— Погано, Тетяно!.. Но как бы это разведать, в какое гнездо занесли эту кралю? Темно-темно! Не выпить ли для просветления?

Но этот совет Деркача отринули жестами оба собеседника.

— Слушай, — обратился к своему товарищу Щука, потерши предварительно рукой лоб, — ты говоришь, что войт увез дочь на чужих конях?

— На чужих — это верно. Воротарь говорил и мне, и Богдане, что перед светом вышел за ворота пан войт с своей дочкой и с няней, а там сели в какой-то пóвоз, именно в повоз, а не в сани, так как он слышал, что затарахтели колеса.

— Гм-гм! Это тоже странно. Но во всяком разе нитка есть: ведь не упала же ему с неба, как Елисею, подвода, а нашлась она на Подоле. Так и мы доберемся по ниточке до клубочка. Чужие кони он мог добыть или у приятеля которого, или просто нанять. За последнее берусь я разведать. Все подводы и балагулы стоят в литовской корчме, что на Житнем; стоит только пойти туда и расспросить, не нанимал ли кто перед светом или ночью подводы? Фурманы знают друг друга, да такой наем известен, вероятно, и корчмарю, так как без него торг не обходится. Ну, сейчас же и скажут, кого договорили, куда и за какую плату. Скажут всякому, а мне наипаче, ибо я состою от магистра над ними старостою.

— Ах, спасибо тебе! — стиснул Щуке руку Семен.

— Да, это ты хитро, голова у тебя, видно, не капустяная, — одобрил Деркач, — только дай же и мне какую работу, а то чешутся руки.

— Постой, всем будет работа, всем она намылит чупрыну, — засмеялся тот. — Если войт подводы не нанимал, в чем я уверен, то тогда придется гонять по его приятелям и добиваться толку, кто ему коней позычил? Тут работа пойдет затяжнее: во-первых, я не ко всем войтовым приятелям вхож, во-вторых, нельзя же у них так допытываться, как у простых балагул, и, в-третьих, Балыка мог упросить своего друга, да еще подлежного ему по магистрату, сохранить до поры до времени о сем тайну. А кому из них важнее, чтоб Балыкин отъезд сохранился в тайне? Кому бы из войтовых приятелей интересно было помогать упрятать Галину?

— Ходыке! Ему, ему! — вскрикнул Семен.

— Так думаю и я, — продолжал спокойно Щука, — а потому, если Балыка у балагул подводы не нанимал, то ссудил ему повоз и кони не кто иной, как Ходыка; но как ты к нему подберешься и как у этого аспида выпытаешь?

— Да, да! Мудреная штука! — покачал головою Деркач.

— А он-то самое важное, в нем-то вся суть! — крикнул встревоженным голосом Мелешкевич. — Ведь если нанял коней Балыка или другой кто их ему дал, то тут еще беды главной нет: батько, значит, просто завез дочку свою подальше от Киева, чтоб удалить ее от монастырей, куда несчастная все просилась, или чтобы помешать мне свидеться с ней.

— Что до монастырей… гм… — Щука приподнял брови и пожал плечами, — зачем бы ему понадобилось тогда нанимать чужих лошадей и так скрывать свой отъезд?