Первые коршуны

— Я и сам так думаю. Оттого-то и души у меня нет. Если впутался в эту справу Ходыка, если, не дай господь, это его козни, то, значит, увезли горлицу для того, чтобы за глазами легче было насильно окрутить ее с выплодком этого аспида.

— Ну, друже, такого уже не думай, — возразил Щука, — Балыка — честный горожанин и людына добрячей души, а дочку свою любит больше, чем всех сынов вместе.

— Только все же ты прав, что наиопаснейший союзник в увозе Галины — это Ходыка; он, дидько его не взял, разумный и дошлый на всякую пакость, может упрятать с войтом так дивчину, что не найдет ее и куцый… Ну, а в немом кутке, что в тюрьме: там и нашего брата можно отуманить, а не то дивчину.

— Так не будем же терять часу, поспешим все, каждая минута дорога. — И Семен, вскинув на плечи керею, бросился к шапке.

— Давай, я готов! — Деркач схватился на ноги, осмотрел свою саблю, засунул за пояс пистоли и прицепил запоясник. — Ну, с кого начинать?

— Стойте еще! Будет и запояснику работа, а только кто спешит, тот людей лишь смешит! — остановил их жестом Щука. — Мне раньше вечера, и то позднего, нечего идти в литовскую корчму: нужно подождать, когда все фурманы, проводчики и балагулы съедутся на ночь; а вам, братове, пока я не разведаю досконально про все на Житнем торгу, некуда кидаться. И нужно условиться еще, где мы встретимся? Так вот по-моему что: ночь хоть и маты, да в нашей справе важней пока день. Завтра рано я буду у Богданы, и туда прибывайте и вы…

— Да куда же? Я, братове, не ведаю этой Богданы, — смутился Деркач, — перезнавал на своем веку целый ворох всяких бабских имен, а такого еще не доводилось, вот и не знаю, куда удариться?

— Ге! Тебя Семен проведет, — засмеялся Щука, — а как проведет, так ты там и пресвятишься. Уж поверь, что такой красы ты не видел еще: мало того, что гарна, как ясный ранок, как пышная квитка, да и сердцем отважна; пожалуй, и нас с тобой подтопчет под ноги!

— Ой ли? — вскрикнул молодецки Деркач и ухарски закрутил свои усы. — Так мы с нею станем на герц… А то, не захватить ли с собой и бандуры?

— Панове! Да не тратьте же часу! — отозвался с досадой Семен.

— Да не тратим же, умовляемся, — возразил Щука. — Ты, Семен, отправляйся сейчас к Скибе. Он может еще и вечером побывать у кого-либо и разузнать про Балыку, про коней. Завтра рано зайдешь за этим бандуристом и с ним отправишься к Богдане, там и меня ждите, хоть и до полудня: если я забарюсь — значит, меня задержал верный след.

— Ну, а мне пока что? — спросил Деркач.

— Пока лежать, да горилку тянуть, и люльку курить, а то и жиденят пугать… Или еще лучше: взять бандуру да приготовить для панны песен…

— Нет, брат, это все хорошо на дозвилли, а коли работа, так работа. Вот вы говорили тут, что самое важное разузнать, не замешался ли в это дело Ходыка, да что к нему доступу нет…

— Ну? — воззрились с удивлением на Деркача и Семен и Щука.

— А вот какое ну, — разузнать у Ходыки берусь я!

— Ты? Каким образом?

— Хе? Запорожский козак не боится собак! Способ-то я придумал: коли понадобится, так мы и черта пухлого оседлаем, и в ужа перекинемся, да и проползем, куда вашему брату и не подступиться. Одним словом, все выведаю, все вынюхаю до цяты и вам завтра выложу, как на ладони!

Семен и Щука обняли Деркача и поспешно вышли из хаты.

IX

Выйдя из жилища Деркача, товарищи распрощались и отправились в разные стороны. Щука пошел к Житнему торгу, а Деркач двинулся по направлению главной площади города Подола, на которой помещались и ратуша, и ряд всевозможных лавок, а Семен отправился к Скибе, но, к сожалению, не застал радушного старика дома; впрочем, жена его, худенькая, благообразная старушка, предупрежденная уже Скибой о приезде Семена, встретила своего гостя самым радушным образом. Долго ожидал Семен возвращения самого Скибы, но не дождался и должен был отправиться в отведенную ему на ночлег светлицу. Но ни физическая усталость, ни мягкая пуховая постель не могли заставить его сомкнуть глаз и не нагоняли благодетельного сна. В темноте молчаливой ночи ему рисовался тихий образ Галины, то с устремленным на него кротким, ласковым взором, то с потухшими от горя очами, то с выражением отчаяния и ужаса на бледном исстрадавшемся лице.

Под утро его думы превратились в грезы, близкие к сновидениям, которые еще более истерзали его наболевшее сердце… Но чуть зимнее солнце осветило высокие гонтовые крыши домиков Кудрявца, он был уже на ногах. Не сообразив даже, что время было еще чересчур раннее, он потихоньку вышел дому и направился поспешно к Мачохам.