— Боже милосердный, — воскликнул я, — только подумать обо всех тягостях, перенесенных нами ради того, чтобы попасть в эту яму! Что же теперь с нами станется? Куда нам деваться? Что такое луна для нас или мы для луны? Мы захотели слишком многого, покусились чересчур дерзко. Нам бы следовало начать с более мелких предприятий. Это вы предложили луну. С ними каворит мигом бы справился. Я уверен, что мы могли бы воспользоваться им для земных целей. Ну да, разумеется! Поняли ли вы на самом деле, что я предлагал? Стальной цилиндр…
— Чушь! — возразил Кавор.
Мы прекратили разговор.
Спустя некоторое время Кавор стал продолжать прерванный монолог, хотя без особенного содействия с моей стороны.
— Если они найдут шар, — начал он, — если они найдут его… что они будут с ним делать? Да,
— Что касается странных сведений… — проговорил я, но язык застрял у меня в горле.
— Послушайте же, Бедфорд, — сказал Кавор, — ведь вы отправились в эту экспедицию по собственной доброй воле.
— Вы толковали мне о ней, называя это исследованием.
— Но всегда же есть риск в исследованиях.
— В особенности когда их предпринимают, ничем не вооружившись и не думая о возможных последствиях.
— Я всецело был поглощен мыслью о шаре, когда события застигли нас и отшвырнули от цели.
— Застигли
— И меня точно так же. Как мог я знать, принимаясь за исследования по молекулярной физике, что судьба забросит меня сюда, в такую даль от всего?
— И все эта проклятая наука! — завопил я. — Она сущий дьявол! Средневековые фанатики и священники были правы, а современное человечество в заблуждении. Вы обращаетесь к науке, как к целебному средству, и она же подносит вам яд, и едва вы его приняли, вас разрывает на куски самым неожиданным образом. Это старые страсти, но с новым оружием. То они ниспровергают всю вашу религию, то социальные идеи, то повергают вас, как теперь, в отчаяние и муки!
— Во всяком случае, вам не из-за чего со мною ссориться. Эти существа, эти селениты, или как бы мы их не называли, поймали нас, связав по рукам и ногам. Какое бы средство мы ни избрали, чтобы освободиться, во всяком случае надо с этим считаться… Нам предстоят опыты, требующие всего нашего хладнокровия.
Кавор остановился, как бы ожидая от меня подтверждения, но я сидел, насупясь.
— Будь она проклята, ваша наука! — пробормотал я.
— Задача состоит теперь в установлении общения. Жесты, как я опасаюсь, окажутся здесь непохожими на наши. Указывание, например. Ни одно существо, кроме человека и обезьяны, не указывает пальцем.
По моему, это было совершенно неверно.
— Но почти каждое животное, — закричал я, — указывает глазами или носом!
Кавор задумался над этим.
— Да, — согласился он, наконец, — а мы так не делаем; тут столько различий, столько различий!.. Следовало бы… но как я стану разговаривать? У них есть речь — звуки, производимые ими, что-то вроде свиста или писка. Не знаю, как мы сумеем подражать; это ведь их разговор, такие звуки. Но у них могут быть также иные внешние чувства и средства к общению. Конечно, у селенитов есть души, и у нас тоже есть; так должно же оказаться что-нибудь общее; но кто знает, как далеко мы сможем зайти в понимании друг друга.
— Это для нас недоступно, — проговорил я. — Они более от нас отличаются, чем самые диковинные животные на земле. У них совсем другой тип. Нечего и толковать тут.
Кавор задумался.
— Я этого не скажу; раз у них есть души, то, наверное, есть что-нибудь
— Да они и есть, пожалуй, только животные; они гораздо более похожи на муравьев, поставленных на задние лапки, нежели на человеческие существа. А кто же когда-нибудь мог установить духовное общение с муравьями?
— Но эти приспособления и одежды… нет, я не согласен с вами, Бедфорд; разница, конечно, велика…
— Она неодолима.