Первые люди на Луне

— Но сходство должно пересилить. Я припоминаю, что читал когда-то статью покойного профессора Гальтона о возможности сообщения между планетами. К сожалению, в то время мне не казалось вероятным, чтобы отсюда могла проистечь для меня материальная польза, и боюсь, что я не оказал ей должного внимания, ввиду нынешнего стечения обстоятельств, однако… дайте мне теперь ее припомнить. Мысль Гальтона была та, что надо начать с общеизвестных истин, которые доступны всякому разумному существу и составляют основу его мышления. Так можно начать с великих принципов геометрии. Он предлагал взять какую-нибудь основную теорему Евклида и показать построением, что ее справедливость нам известна. Доказать, например, что углы у оснований равнобедренного треугольника равны, так что если начертить равные стороны, то углы будут одинаковы; или что квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон. Обнаруживая знание подобных вещей, мы покажем вместе с тем, что обладаем логическим разумом. Теперь предположите, что я… я мог бы начертить геометрическую фигуру мокрым пальцем или даже обозначить ее в воздухе…

Кавор запнулся и замолчал. Я сидел, обдумывая его слова. Некоторое время его безумная надежда на общение, на взаимное понимание с этими сказочными существами увлекла и меня; но затем злобное отчаяние, возникшее отчасти от моей усталости и физического недомогания, одержало окончательно верх: я ощутил внезапно с новою силой все крайнее сумасбродство того, что я сделал.

— Осел! — твердил я себе, — ах ты осел, неисправимый осел!.. Ты создан как будто лишь для того, чтобы жить задним умом… Зачем мы вылезли из шара?.. В надежде на патенты и концессии в лунных кратерах? Хоть бы у нас хватило смысла прицепить платок на палку, чтобы заметить место, где мы оставили шар…

И я замолчал, злясь невообразимо.

— Несомненно, — философствовал Кавор, — это разумные существа; поэтому можно установить заранее известные положения. Если они не убили нас сразу, то у них должно быть понятие о милосердии. Милосердие? Или, по крайней мере, о сдержанности; быть может, об обмене мыслей. Они могут к нам снова явиться. А эти пещеры и виденный нами пастух, а эти кандалы!.. Все высокая степень развития…

— Клянусь небом, — закричал я. — Мне пора бы одуматься! Одна ерунда за другою. Сначала одно сумасбродное путешествие, а затем и другое. Но я доверился вам! Зачем я не корпел над своей пьесой! Вот к чему я был действительно способен; это была моя сфера, та жизнь, что я вел прежде, я мог бы окончить пьесу, я в том уверен, это была бы отличная пьеса! Сценарий у меня уж был почти готов, а тут… Подумайте только, скакнуть на луну! В практическом отношении я загубил свою жизнь. У той старухи в кентерберийском трактире было гораздо более здравого смысла…

Но я взглянул вверх и замер среди своих сентенций. Мрак снова сменился голубоватым светом. Дверь была раскрыта, и несколько селенитов бесшумно вступили уж в комнату. Я совершенно притих, уставившись на их личинкообразные бесстрастные лица.

И вдруг тяжелое ощущение этой дикой галиматьи сменилось живым интересом: я заметил, что передний селенит и следующий за ним несут чаши. Насущную потребность, по крайней мере, наш ум постигал одинаковым образом. Это были чаши из какого-то металла, казавшиеся, как и наши кандалы, темными среди голубоватого света, и каждая заключала в себе некоторое количество белесоватых кусков. Все мрачные, тоскливые мысли, осаждавшие меня, вдруг исчезли, уступив место голоду. Я волчьими глазами впился в эти чаши, и — как будто все это происходило во сне — в те время мне не казалось особенно важным, что на конце рук, протягивавших мне эту чашу, находились не целые кисти, а лишь ладонь с большим пальцем, как на конце у слонового хобота.

Содержимое чаши была студенистая масса светло-бурого цвета, напоминавшая немного куски холодного воздушного пирога, притом с легким запахом, словно грибным. Судя по виденным нами тут же отделенным частям лунного зверя, я склонен думать, что мы лакомились чем-то вроде лунной телятины.

Мои руки были так крепко скованы, что я едва мог протянуть их к чаше, но когда селениты заметили делавшиеся мною усилия, то двое из них ловко ослабили некоторые звенья цепи, обвивавшей мою кисть. Их щупальцы-руки, касавшиеся меня, были мягки и холодны. Я тотчас ухватил горсть пищи. Она была такого же студенистого состава, как все, повидимому, органические ткани на луне; вкусом немного похожа на вафлю или влажный меренг, но во всяком случае была недурна. Я зацепил еще две горсти.

— Я хочу есть! — завопил я, хватая еще больший ком…