Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

Правда, он мельком взглянул на обожженный дуб — великан, но быстро отвернулся, грязно выругавшись. Он точно знал, что метрах в десяти от дуба, возле какого‑то дубка он вырыл западню. Охотник уже приготовил лопатку и на всякий случай достал охотничий нож, как вдруг отчетливо понял: проникнуть в яму невозможно. Ее надежно закрывала мощная и тяжелая ветка с обожженными листьями и большей частью обожженного рукава. Охотник попробовал поднять и оттащить ветку, он даже от усердия прикусил кончик языка, но не смог сдвинуть её даже с места.

— Вот чёрт! — в сердцах воскликнул охотник. — Надо же, прямо на яму упало, проклятое дерево…

Он с силой воткнул ржавую лопатку в землю и, сев прямо на траву, нервно закурил.

Конечно, дубок был готов ко всему, но боль была настолько неожиданной и острой, что он не смог удержаться и громко вскрикнул. Охотник с удивлением оглянулся: вокруг никого не было, но он явно слышал детский голос. Ему было невдомек, что от боли может кричать дерево, поэтому он решил, что ему показалось. В лесу всякое может привидиться.

Дубок знал, что охотник обязательно вытащит лопатку, и тогда станет легче, он даже знал, что есть травы, они росли неподалеку, способные залечить раны, и он молча ждал всем своим худеньким тельцем, стиснув, словно кулачки, молодые ветки. Отец — великан научил его разбираться в лечебных травах, не путая их с ядовитыми, но с виду ярко окрашенными и привлекательными.

Было больно и хотелось, как маленькому, заплакать и побежать к отцу и прижаться листочками к его большому и сильному, кое — где поросшему седым мхом телу, но дубок не проронил ни одной слезинки. Он понимал, как тяжело раненому отцу и что его боль пустяшная по сравнению с родительской.

Все же удар ржавой лопаткой был силен, и дубок отчетливо осознавал, что части корней спасти не удастся, даже если воспользоваться целебными травами, что, пожалуй, может встать вопрос жизни и смерти.

«Благородно умереть на поле боя, но ведь какой здесь бой, с кем? — сквозь ноющую боль размышлял дубок. — Да и человек не виноват, что для него какой‑то лесной дубок!».

Становилось плохо, кружилась крона, похожая на детскую кучерявую головку, и тоненький ствол от напряжения начал подрагивать, слабо затрепетали еще недавно темно — зеленые, а теперь бледные от слабости листочки. Дубок, открыв шире веки, осмотрелся.

Рядом были черные от пожара деревья. Лежали, будто почерневшие трупы, огромные стволы, пронырливая зелень, уже успевшая прорасти, пыталась закрыть их, как бы пряча от постороннего взгляда. Ни единой птицы не было на деревьях, после пожара они перестали гнездиться в этих местах. Вытянувшись, сколько позволял рост, дубок, сквозь черные обугленные стволы оставшихся и выстоявших на поле боя великанов, увидел синюю кромку горизонта. Даже немного заметна была убегающая вдаль дорога, по которой люди доставляли трелеванный лес. Слышался далекий лай охотничьей собаки, наверняка высматривающей между редких кустарников неосторожную дичь. Пахло лесом, но запах этот был грустный. Такая грусть бывает у людей в дни, когда они вспоминают праздник «со слезами на глазах».

Наконец охотник докурил, щелчком бросив окурок прямо под ствол дубка, резким рывком вытащил из земли ржавую лопатку. Он зачем‑то внимательно осмотрел её, ему показалось, что на лезвии остались отрезанные при ударе корни молодого дубка. Подойдя к дубу — великану, он несколько раз наотмашь ударил по его мощному, сильному стволу, очищая лопатку от остатков.

Мох, по которому пришлись удары, отслоился, и в образовавшуюся щель охотник всадил лопатку. Просто так, завершая неудавшуюся охоту.

Дуб — великан на это даже не обратил внимание. Он сосредоточенно думал, подперев мощными ветками свою некогда густую красную крону, о судьбе своего несмышленыша.

А еще он вспоминал, как в один из таких праздников необычайно торжественно было в лесу. Поутру пришли усталые, но радостные люди. Сбросив поклажу возле могучего ствола дуба, который притягивал всех своей лесной красотой, они сели кружком на аккуратно расстеленную плащ-палатку, выставили нехитрую снедь: картофель в «мундирах»,

сладко пахнущую селедку, домашнего приготовления колбасу, свежие огурцы и соленые «красные с желтым» помидоры, шмат сала, по длине надрезанный ножом, конечно же, зелень: петрушку, сельдерей, кресс — салат, три буханки формованного белого с коричневой корочкой хлеба. Достали водку, пластмассовые стаканы, которые каждому наполнили до половины и, подняв их на уровень головы, не чокаясь, молча выпили, аккуратно поставив стаканчики.

— В День победы и выпить не грешно! — сказал один из них, старый, но довольно крепкий с виду ветеран, грудь которого украшала одинокая медаль. Он бережно потрогал ее и, обращаясь в никуда, а может быть, к дубу, глубокомысленно, с затаенной грустью, проговорил: — У меня вот медаль… «За победу над фашистской Германией»… а что у тех, ушедших в эту землю, наших сельчан?..