Первые радости (Трилогия - 1)

- Почему же Бальзак называет злом это невольное постижение выдающимся умом добродетели и порока?

- Почему? Я думаю...

Пастухов вдруг ухмыльнулся и простодушно ляпнул:

- Я, правда, не думал. Мне это сейчас пришло на ум, нечаянно. Но вот что я твердо знаю: реалисты Бальзак и Толстой нас обманули. Это - самые фантастичные художники из всех, какие были. Они все выдумали, все сочинили. Они совсем не занимались копированием подлинной жизни. Книги их - плоды тончайшего воображения. Именно поэтому они убеждают больше самой жизни. И я исповедую одно: мой мысленный взор есть бог искусства. Мысленный взор, вездесущая мысль, понимаешь? Я вижу мысленным взором любой ночлежный дом так же, как вижу египетского фараона, как вижу мужичью клячу или члена Государственной думы. Вездесущей мыслью я поднимаюсь и падаю, совершаю добро и зло. В воображении своем, в фантазии подвержен прекрасному и отвратительному, ибо я художник.

Он поднял рюмку.

- За художника, против копировщика. За Толстого, против Золя. За бога искусства - воображение!

- Поехали, - докончил Мефодий.

Они начинали пьянеть. Закуски расползались по столу все шире, обращаясь из приманки в отбросы, окурки плутали по тарелкам, не находя пепельницу. Мефодий достал из печи жаровню с тушеным мясом, табачный дым отступил перед паром соуса, пышущего запахом лаврового листа и перца, аппетит ожил, голоса поднялись и зашумели, фразы укоротились, бессмыслицы стали казаться остроумными, веселыми.

- Ты пьяная затычка, Мефодий, - сказал Пастухов, - но у тебя есть вкус. Я тебя обожаю.

- Я пьяница? - вопрошал Мефодий польщенно. - Никогда! Пьяница пьет, чтобы пить. Я пью, чтобы закусывать. Я владею собой, я господин своему слову! А разве у пьяницы слово есть?

- У него есть слово, - хохотал Цветухин. - Скажет: кончено, больше не пью! И два дня маковой росинки в рот не возьмет!

- Послушайте, глухие тетери, - говорил Пастухов. - Вслушайтесь! Какой язык, а? Маковая росинка! Если бы у меня был водочный завод, я выпустил бы водку под названием "Росинка". И внизу, под этим словом, на этикетке, написал бы в скобочках, меленько-меленько: "ма-ко-ва-я".

- Ты стал бы Крезом! - кричал Цветухин. - Какой сбыт! "Росинка"!

- Росинки хотите? Росинки накапать? - бормотал Мефодий и, наливая рюмки, приговаривал: - Солонинка солона, а ветчинка дорога! Душа моя росинка и дешева и хороша!

За шумом они не сразу расслышали стук в окошко - настойчивый, солидный. Мефодий вышел в сени и долго не возвращался. Тогда за ним последовали и друзья.

У дверей стоял человек в добротном пиджаке, застегнутом на все четыре пуговицы, в котелке, с тростью, усеянной разбегавшимися глазками сучков и с серебряным набалдашником. Его борода, расчесанная на стороны, пушистые брови и затиснутые под ними твердые глаза, статная посадка округлого тела все было исполнено строгости и особого достоинства людей, убежденных, что они не могут ошибаться. Ему было немного за сорок, в русой бороде его лежали первые два седых волоса.

- Меркул Авдеевич, наш домохозяин, - сказал Мефодий.

Мешков приподнял котелок.

- Извините, господа, за беспокойство. Вот этот голубчик говорит, будто приглашен сюда вами. Однако уклоняется ответить, для какой надобности.

На крыльце сидел Парабукин, расставив колени и положив на них локти. Он все еще держал калач с ветчиной, общипанной с одного края, и отгонял стайку мух, суетившуюся вокруг лакомого куска. Он поднял голову. Было что-то виноватое в его взгляде снизу вверх.

- Полстаканчика не поднесете? - попросил он.

- Ни маковой росинки, - отрезал Пастухов.

- Слышал, голубчик? - проговорил Мешков, легонько тронув набалдашником плечо Тихона. - Ступай со двора, нечего тебе тут делать, ступай, говорю я.

Парабукин грузно поднялся и по очереди оглядел всех. Наверно, Цветухин показался ему сочувственнее других, он остановил на нем взор и улыбнулся просительно, но актер покачал головой, - нет, нельзя было ждать богатой милости от этих бессердечных людей!

- Да вы съешьте бутерброд, что вы его в руках мнете? - сказал Цветухин.

- Это... это мое собственное дело, это как я захочу, - ответил Парабукин и, переваливаясь на согнутых коленях, шагами крючника пошел к калитке.

Цветухин обернулся к Пастухову и потряс указательным пальцем.

- Понял?

Пастухов молча мигал на него как будто ничего не разумеющими глазами.

Мешков проводил Тихона до калитки, аккуратно закрыл ее на железную щеколду и опять снял котелок, откланиваясь.

- Нет, нет, пожалуйте теперь к нам, - воскликнул Мефодий. - Да нет, уж не обессудьте, пожалуйте к бедному квартиранту раз в год.

- Просим, просим, - с легкостью изображая радушие, приговаривал Цветухин.

- Не отказывайтесь, прошу вас! Пригубьте, по случаю отходящего праздника, маковой росинки!

Так они, раскланиваясь и расшаркиваясь, ввели в комнату с достоинством упиравшегося Меркурия Авдеевича Мешкова.

6