Первые радости (трилогия)

Начальник станции с нечёсаной бородой, в порыжевшей фуражке брёл вдоль буфета, сонно показывая вокзальному охраннику, как лучше разместить людей с их пожитками, чтобы были проходы. За ним тянулся хвост пассажиров, больше всего — солдат. Вертя в руках поношенные документы, они то угрожающе, то безнадёжно выкрикивали: «Товарищ начальник! Товарищ начальник!» Он, видно, привык к этим зовам, как к паровозным гудкам, и не оборачивался.

Александр Владимирович остановился, загородив ему дорогу, и сказал любезно:

— Вы обещали устроить нас на Балашов.

— На Балашов поездов не будет, — ответил начальник, не задумываясь.

— Вы помните, я к вам обращался? Я — Пастухов.

— Помню, — проговорил начальник, безразлично разглядывая кожаные пуговицы на широком коротком пальто необыкновенного пассажира. — На Балашов идут только эшелоны.

— Может быть — с эшелоном? — полуспрашивая, почти предлагая, сказал Пастухов.

— С воинским эшелоном? Это — дело начальника эшелона. Я ничего не могу. Поезжайте на Саратов.

— Мне надо на Балашов, а вы предлагаете Саратов.

— Саратов или Пенза, — сказал начальник равнодушно и приподнял руку, чтобы показать, что хочет идти и просит посторониться.

— Из Пензы я приехал, — возразил Пастухов, не двигаясь с места, — зачем же мне возвращаться? Это странно и… несерьёзно. Мне нужно в Балашов. У меня семья. Я сижу на вашем вокзале сутки… а у вас даже кипятка нет.

— Ничего не могу. Хотите Саратов? — повторил начальник и, вскинув мёртвые глаза на Пастухова, подвинулся, чтобы обойти его стороной.

Тогда скучившиеся солдаты, которые ревниво слушали разговор, начали опять выкрикивать, перебивая друг друга:

— Товарищ начальник! Товарищ начальник!..

Пастухов снова преградил ему путь и сказал упрямо, сдерживая раздражение:

— В конце концов отвечаете вы за свои слова или нет? Вы два раза обещали отправить меня с семьёй на Балашов. Вы сами сказали.

— Ну и что же, что сказал? Путь заняли эшелоны, понимаете? Можете вы это понять? — оживая от усталого безразличия, воскликнул начальник.

У Пастухова дёрнулась щека.

— Потрудитесь не подымать тона, — сказал он тихо.

— Разрешите пройти, — громче выговорил начальник.

— Прошу вас не кричать, — сказал Пастухов, не уступая дороги.

— Никто не кричит. Разрешите пройти.

— Прошу вас дать мне возможность говорить с начальником эшелона.

— Это — ваше дело. Позвольте.

— Э, да кончай, ладно, — прозвенел неожиданно лихой голос. — Разбубнился! Подумаешь!

Молодой солдат в накинутой на плечи шинели и с объёмистой сумой в руках надвинулся на Пастухова из толпы. В стальных, немного навыкате глазах его играло весёлое и хитрое безумие. Он держал высоко крупную светловолосую голову, увенчанную сплюснутой в блин фуражкой, и белые, необычно для молодых лет мохнатые брови его ходили вверх и вниз торжествующе страшно.

Пастухов попробовал отстранить солдата, но он напирал, быстро перекатывая глаза с начальника на людей и назад, на Пастухова.

— Подумаешь! Я — Пастухов! Отыскался! Я тоже не верёвками шит, не лычками перевязан! Я, может, Ипат Ипатьев, раненый воин. А терплю! Сказано дожидай — я дожидаю. А то, ишь ты: я — Пастухов, подай мне Балашов!

— Брось, — сказал солдат постарше, расплывчато, как будто лениво, но смышлёно улыбаясь, и примирительно тронул молодого за локоть.

— Нет, не брось, погоди! У меня хоть и один зрачок, а я востро вижу, чего ему на Балашов захотелось! На юг, барин, метишь податься? К белым генералам под крылышко? Я раз-би-ра-юсь!

— Я не барин, у вас нет оснований со мной так говорить, — произнёс Пастухов увещательно, как старший. — А вопрос — куда мне ехать, я надеюсь решить без вашего участия.

— Ловкий, — ещё более лихо и раздражённо вскрикнул солдат. — Теперь без нашего участия ничего не решается, если желаете знать.

Поднявшийся с пола Дибич был прижат людьми вплотную к спорщикам. Он видел, с каким самообладанием пытался Пастухов не потерять внешнего достоинства и как от этих усилий достоинство переходило в напыщенность и разжигало любопытство и подозрительность толпы. Все были замучены бесплодным ожиданием поездов, томились, изнемогали от скуки. Скандал обещал рассеять тоску. Охранник вяло помахивал винтовкой, чтобы дать выход начальнику станции. Вдруг сзади кто-то пробасил:

— Проверить его, что за человек он есть!

— Мы проверим! — воодушевился солдат. — Проверим, чего он задумал искать в Балашове!

— Что вы пристали? — сказал Дибич. — Человек едет с семьёй, никому не мешает.

— А ты что? С ним заодно?

— Кто вам дал право говорить всем «ты»? — набавил голоса Дибич.

Солдат окатил его оценивающим взглядом, сказал полегче, но по-прежнему задорно:

— Из офицеров, что ли? Недотрога.

— Из офицеров или нет — вы не имеете права грубить.

— А какое твоё право меня учить?

— Право моё — год фронта! — закричал Дибич на неожиданной и нестерпимой ноте. — Право моё — два побега из плена! Я своё право добыл в немецких лагерях! В немецкой крепости!