Первые Романовы

Он этим признал формально ту сделку, которую только что совершил; затем, заметив, что сказал уже слишком много, приказал повесить посланцев, снова запил и заснул. На другое утро, когда Выховский помешал исполнению приказания, он извинился, взял свои слова обратно, сваливая все на винные пары, но тем не менее написал султану письмо, в котором выставлял себя открыто его вассалом. Такою ценою он надеялся заполучить татар, которые обманут Польшу, как обманули его, но он не отказался и от переговоров с Москвою. Когда в октябре 1650 года в Чигирине явился посланец царя Унковский, гетман, как мог, обласкал его и заявил, что его переговоры с Портою имеют своею единственною целью поддержание мира. К несчастью, Унковскому удалось добыть копию с письма, которое новый вассал султана послал в Константинополь.

Хмельницкий этим не смутился. В следующем месяце, в разговоре с Арсением Сухановым, который в качестве представителя религиозной миссии на Восток проезжал через Украйну, он просил его передать царю новое предложение о подчинении, изложенное в крайне униженных выражениях. Он, правда, прибавлял, что, если оно не будет принято лучше, чем предшествующие, он соединится с турками, татарами, валахами, молдаванами и венгерцами, чтобы двинуться на Москву.

Пока с целью дать развлечение своим казакам, избавиться от затруднений, которым ему создавали некоторые из украинских крестьян, снова преданных ужасам рабства, и создать почву для своих зарождающихся честолюбивых замыслов основателя династии, он организовал экспедицию в Молдавию, где хотел женить своего сына Тимофея. Господарь Лупул считался владетелем огромных богатств и славился особенно красотою своих дочерей. Старшая из них была замужем за Радзивилом, и отец предназначал младшую другому крупному польскому вельможе, Димитрию Висьневецкому и ни в каком случае не думал выдавать ее за казака. Хмельницкий получил, следовательно, отказ. Он ответил на него, объявляя Лупулю о посылке к нему всей армии в качестве сватов. Он сдержал слово и, опустошив вместе с татарами всю молдаванскую страну и предав Яссы огню, добился объявления Тимофея женихом.

То был новый и поразительный триумф, но в то же время и Польша пришла понемногу к сознанию своего положения и опять воспрянула духом. Ввиду внутренней сумятицы, препятствовавшей Алексею вмешаться в дела Украйны, она была уверена в его нейтралитете. Ей удалось выставить на поле битвы силы, более внушительные, чем те, с которыми приходилось мериться Хмельницкому, и наследник Мономаха должен был отдать себе отчет в своем настоящем величии.

III. Поражение казаков

Мотивов для возобновления военных действий было слишком много. Между тем Хмельницкий очень ловко выдвинул на первый план религиозный вопрос. Отказавшись уничтожить унию и дать киевскому митрополиту место в сенате, польское правительство придало этой иллюзии видимую действительность, и с той и с другой стороны начали этим проникаться. Когда папа послал королю саблю, а королеве им освященную розу, коринфский митрополит, Иосаф, находясь кстати в Украйне, опоясал в свою очередь Хмельницкого саблею, «освященною у Гроба Господня». От самого Кромвеля, думали тогда, «русский великий князь» получил послание, поощрявшее его к «уничтожению польской знати, римского клира, идолопоклонства и жидов». Но этот документ, по всей вероятности, апокрифический.

Обычно очень быстро переходя от слова к действию, Хмельницкий на этот раз потерял драгоценное время. Он поджидал татар, а те, мобилизуя всю свою кавалерию, медлили свиданием с ним. Его собственные войска сильно поредели. Разочаровавшаяся чернь нехотя отвечала на призыв своего главы, и многие казаки предпочитали грабить страну независимыми отрядами. Некоторые из них даже поступали на службу к полякам.

Указывая цифру в 100 000 человек, украинские хронисты, вероятно, удваивают число наличных сил, которыми мог располагать Хмельницкий и достоинство которых было неодинаково. Ислам-Гирей привел с собою лучших и наиболее дисциплинированных солдат, но их превосходство явилось впоследствии скорее роковым, чем полезным для его союзника.