Первые воспоминания. Рассказы

Потом он встал и подошел к дереву. Кажется, к дубу, но я не уверена. К стволу была прислонена длинная деревянная лестница, а повыше, в самих ветвях, укреплена другая, веревочная, она вздрагивала от ветра. Что-то странное было во всем этом, до того странное, что для этого не было слов, это не умещалось в голове. Что-то таинственное, словно волшебное, оно притягивало, завораживало. Завораживал и красный осенний свет в ветвях… И еще: как только Лусиано коснулся лестницы, дерево заволновалось, залепетало, заговорило, будто позвало всеми своими листьями, этот зов вошел в меня и взял за душу.

— Лусиано, — закричала я, — Лусиано, что это?

Лусиано повернул голову, посмотрел серьезно и, мне показалось, презрительно.

— Это — птицы, — сказал он. И стал взбираться по лестнице, странно легко, несмотря на короткую ногу. Наверху, каким-то птичьим движением, он уцепился за ветку и повис. Там, на дереве, он тоже двигался странно, будто не перелезал, а перелетал, перескакивал с ветки на ветку, посвистывая, и посвист этот был похож не на мелодию, а на резкий, прерывистый, звучный крик или щебет, и птицы его понимали. Я видела, как они облепили ему плечи, руки, уселись на голову. Простые неяркие птички крыш и дорог, как они были красивы здесь, в алом сентябрьском солнце, крича что-то, мне не понятное! Лусиано, подняв голову к небу, посвистывал. Он висел на веревочной лестнице и медленно раскачивался, а серые и желтые птицы на его плечах звенели крыльями…

— Возьми, поешь немного, — услышала я голос лесничего и чуть не подскочила. Он положил на траву кусок темного хлеба и горсть орехов.

Потом ушел. Лусиано все еще раскачивался. И волосы его, длинные, тонкие, гладкие как золотой дождь, раскачивались в лад.

— Лусиано, — позвала я. И странная, светлая тоска нашла на меня. — Лусиано!

Он не слышал или не хотел слышать. Птицы пели, все вокруг сияло: трава, небо, земля и ядовитый цветок арсаду, — упаси боже взять его в рот. И надо всем этим сверкало дерево, а на нем Лусиано и его золотые птицы… Вдруг Лусиано замер, птицы смолкли, и тогда свет вокруг померк.

— Они твои? — спросила я, еще не придя в себя.

— Да, — ответил он. — Мои… Конечно, а как же!

— Как ты их научил?

— Не знаю, — сказал он, скользя вниз по веревкам. С веток перешел на ствол и оттуда, по деревянной лестнице, спустился на землю.

— Поди сюда, — попросила я, — расскажи про это!

Лусиано неторопливо подошел. Только увидев, как он идет по траве, я вспомнила, что у него одна нога короче другой. Если забыть про ногу, он был прекраснее всех на свете.

— О чем тут рассказывать, — сказал он. — Сама видишь — это птицы.

— Почему ты сказал, что мы тоже птицы?

Лусиано сел рядом со мной. Он гладил траву как-то странно, будто и ласкал и мял ее.

— Потому что мы — птицы, — повторил он, отвернувшись. Лицо его разгоралось. — Мы — птицы… И мама моя была птицей. Поэтому я сказал: все мы птицы. Правда, плохие птицы, знаешь… Но мы — птицы, а то кто же? Птицы ведь, когда им плохо, возвращаются домой, как и мы. Но уже не прежние, не те…

Я не понимала, о чем он говорит, но готова была слушать его без конца.

— А я?

Он тихо посмотрел на меня. И я отвела глаза от его круглых, спокойных, полных света зрачков.

— И ты, — ответил он, — все.

Лусиано встал и пошел в дом. Немного погодя он вернулся с большой растрепанной книжкой. В книге были цветные картинки, изображавшие породы птиц. Он не спеша листал ее передо мной.

— Это птица холодов… эта — пшеничного поля… вот птица — бродяга, вот птица бурь…

Он рассказывал долго. Я слушала странную историю о птице-убийце, и еще одну — о кладбищенской птице. О птице ночи и о птице полдня. Лусиано все про них знал или выдумывал тут же: таких историй я нигде не читала.

— А читать ты умеешь? — спросила я.

— Вот еще! — ответил он.

Когда Лусиано захлопнул книгу, я увидела на тропинке между деревьев Лоренсо, старшего арендатора дедушки, и у меня испортилось настроение. Он вел в поводу Матео, нашу старую лошадь. Лесничий с ружьем через плечо шагал позади, глядя в землю.

Лоренсо посадил меня на лошадь и, не переставая мне выговаривать, повез, будто я была узел или тюк. В дороге я почувствовала жар, жажду и тоску. Я смотрела вверх, небо бледнело, земля пахла по-осеннему. Я приехала домой совсем больная, и это спасло меня от наказания.

Некоторое время я болела. А когда поднялась, уже стало холодно. Осень кончалась.

В первый день, как только я встала на ноги, мы пошли погулять с Мартой, нашей кухаркой, я ее очень любила. Она вела меня за руку по засеянным полям и рассказывала о семенах, поливке, урожаях. Моей руке было хорошо в ее руке, большой и шершавой, утреннее нежаркое солнце гладило лоб. Марта вдруг показала пальцем:

— Посмотри, посмотри! Мошенники, бродяги, вот я вас!

Между борозд стояло пугало, но воробьи, не обращая на него внимания, выклевывали семена из земли. Марта стала пугать их камнями. Я побежала за ней, но внезапно, как вкопанная, остановилась перед пугалом.