Первые залпы войны

– Ты, Ровин, наверное, на венички намекаешь, что в сарае висят, прервал его Юрченко. – Разрешаю взять две пары. На взвод хватит. Больше ни одного. А то хозяин придет, плохо о нас подумает. Скажет, не красноармейцы, а мародеры какие-то здесь были. Сделав многозначительную паузу, Юрченко обратился ко всем:

– Поняли?

Подтвердив, что поняли, минометчики стали расспрашивать Юрченко, будут ли выдавать зимнюю одежду, как с бельем: выдадут новое или оставят старое после прожарки?

– Все узнаете на месте, – Юрченко дал понять, что сам толком не знает, как будет организована помывка в бане.

За последнее время мы все изрядно завшивели. Эти проклятые насекомые буквально заедали нас, не давая покоя ни днем ни ночью. Как только ни пытались избавиться от вшей! Раздевались до пояса, выворачивали над костром или перед печкой белье наизнанку, трясли над огнем. Видели, как насекомые не выдерживали жары и падали в огонь, но, увы, и этот способ не помогал избавиться от вшей. В последнее время мы нередко замечали друг у друга, как вши ползали даже на воротниках шинелей.

– Эх, сколько бы я дал, чтобы избавиться от этих тварей, – вздохнул Ровин, придавив ногтями только что вынутую из-за пазухи вошь.

– А сколько у тебя есть в наличии? – спросил Истомин, вызвав дружный хохот окружающих. Но Ровин, словно не замечая, рассуждал:

– Все это от грязи, нечистоты.

– И неправда. Не от грязи это. А от тоски, горя и забот, – встрял в разговор ездовой Никитич. Этот хилый старичок неопределенных лет был постоянно прикомандирован к нашему взводу, хотя и числился в хозвзводе. А вначале он возил кухню, но повар почему-то потребовал, чтобы дали для этого другого ездового. Наверное, потому, что Никитич был невезуч, как дед Щукарь, и страшно болтлив, всегда встревал во все разговоры. А повар был человеком молчаливым. Видно, не сошлись характерами.

– Вошь – это так же, как крыса. Она о себе дает знать, когда лихолетье. Говоришь, от грязи? Не так. До войны меня судьба кидала, приходилось в грязи жить, а вшей не видел. И не потому, что их не было. Вошь есть в каждом человеке. В хорошее время она внутри его живет, а в худое наружу лезет и грызет человека. Помрет он, и она с ним, а то к другому переберется.

– Чушь городишь, – оборвал его Юрченко.

– Не чушь. Поживешь с мое, навидаешься всего, так говорить не будешь, – обиделся Никитич, а затем, распалясь, продолжал: – У нас в деревне попадья померла. А батюшка так любил ее, как голубь голубку. Загрустил после этого, попивать стал и завшивел. Бывало, службу ведет, а сам то и дело за пазуху лезет и свирепо чешется. Потом преставился. Когда в гробу лежал, я сам видел, как из него, прямо из кожи, вши вылазили.

Юрченко брезгливо сплюнул и ушел, чтобы не слышать старика. Вскоре он вернулся и подал команду строиться.

Баня располагалась на берегу еще не замерзшей речушки. Между кустами была натянута большая палатка. Рядом, на рельсах, над ямами стояли две металлические бочки из-под бензина, наполненные водой. Верхняя часть бочек вырезана автогеном. Под бочками горели костры. Метрах в двадцати стояли две походные кухни. В их котлах тоже грелась вода. В полусотне шагов от палатки стояли две прожарки, которые мы называли душегубками.

Руководили помывкой старшина роты и начальник полковой санчасти младший лейтенант Яманаев, которого мы называли не по званию и должности, а просто – доктор. Этот маленький, щупленький командир в длинной, не по росту, шинели с путающимися в ногах полами больше походил на монаха, чем на воина. Он вечно суетился, все путал. И если бы не старшина, степенный и рассудительный мужик, с зычным голосом, то под руководством Яманаева едва ли бы состоялась помывка.

Юрченко доложил старшине, что минометный взвод прибыл на помывку. Старшина сурово взглянул на строй и поставил задачу:

– Раздеваться здесь, – указал пальцем на расчищенное от снега место. Карманы очистить, поясные и брючные ремни снять, документы и все другое взять с собой. Все снятое пойдет в прожарку. Воду расходовать экономно, по пять котелков на человека. Одеваться будете там, во все новое, – старшина указал на другую площадку, где лежали горы нового белья, обмундирования, ватников, шинелей и ботинок. Там орудовали два каптенармуса и несколько бойцов из хозвзвода.

– Это вам не пригодится. После помывки положите на место, где взяли, сказал строго старшина, холодно взглянув на Ровина, у которого через плечо было перекинуто две пары веников. Это замечание вызвало во взводе взрыв хохота.

– Итак, начинаете помыв. На взвод даю двадцать минут, – невозмутимо сказал старшина, посмотрев на часы.

Да, веники на самом деле не понадобились. И двадцати минут на помыв оказалось много. В палатке стоял густой белый туман. Сверху, обжигая холодом, падали крупные капли конденсата, а понизу ходил сквозняк, жаля ноги. Хорошо, что кто-то догадался набросать на землю соломы. Отогревшаяся земля превратилась в грязь, и только солома как-то еще спасала от нее.