Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я потушил свет и бросился на кровать. И сразу же услышал рев буцины. Я не усну сегодня… Грубый, бешеный голос орал: «Раду Гилиман, где ты скрывался? Кто тебе помогал? Где ты жил? Почему ты не отвечаешь?» Человек, назвавшийся Тихим, говорил: «На что надеялись? Н а  п р а в д у  н а д е я л и с ь?» Бандит Опря Арсение открыл глаза и спросил шепотом: «Почему? Ваше величество, почему у меня отрезана голова?» Публицист с воробьиной головой Эмиль Чоран кричал раскатистым голосом на весь зал: «Официант! Принесите еще пива и пирожных, побольше пирожных, — с тех пор как существует мир, люди любили наручники и пирожные. Адам был фельдфебелем и любил пирожные». ПАК! ПАК! ПАК! Э т о  р а с с т р е л. Впереди шел рослый воин с буциной. Рев буцины раздался совсем рядом. Я проснулся и сел на кровати. Я был одет и все же дрожал от холода. В раскрытое окно сочилась предрассветная прохлада. Квадрат неба над крышей стал сиреневым. Звезда потухла, и городские огни внизу на улицах потухли, и мир был залит грязным, лимонным светом. В тишине еще спящего дома слышно было, как в коридоре стучат, как будто собираются взломать замок. Я открыл дверь и увидел мать Тудорела — она не могла попасть ключом в замочную скважину. Когда я помог ей открыть дверь, она неожиданно позвала меня в комнату.

— Что вам надо? — спросил я удивленно.

Женщина скривила рот в улыбку:

— Ничего мне не надо, миленький… Ты не бойся — заходи…

В комнате пахло мускусом, на секретере валялось женское белье, а на кровати спал Тудорел, обхватив руками колени и уткнувшись подбородком в грудь. Лицо мальчика было желтым, он лежал неподвижно, и казалось, что он совсем не дышит. Безжизненное лицо женщины при свете лампочки без абажура тоже пожелтело. Оно было очень безобразным и ничего не выражало, кроме ужасающего безразличия. Поймав мой испуганный взгляд, она ухмыльнулась, обнажив неожиданно ровный и белый ряд зубов.

— О, миленький, я не всегда была такая. Если бы ты видел меня раньше… — Только теперь я почувствовал, что от нее несло цуйкой. — Миленький, миленький, как жаль, что ты не видел меня раньше…

На стене над секретером висели две фотографии в рамках из морских ракушек, в форме сердца; фотографии пожелтели от времени, но все еще можно было разглядеть на одной из них кукольное лицо девушки с великолепными черными волосами; на второй фотографии рядом с девушкой стоял очень высокий офицер с подкрученными вверх усами.

— Капитан-авиатор Кристеску, — сказала женщина, и в ее мертвых глазах появились светлые точки. — Он хотел на мне жениться…

Я смущенно уставился на фотографии, а она, должно быть, решила, что я ей не верю, и принялась убеждать меня, что капитан-авиатор Кристеску действительно собирался на ней жениться. Если я спрошу в «Казанове», там все это подтвердят. По правде сказать, в «Казанове» ее вряд ли помнят — она ушла оттуда девять лет тому назад, ей кажется, что это было вчера. Все признавали, что она самая красивая девушка в «Казанове». Как жаль, что я не видел ее тогда…

Вспомнив, что «Казанова» публичный дом, я совсем смутился, а она еще больше оживилась. Капитан-авиатор Кристеску был от нее без ума. Он был такой красивый, сильный и смелый мужчина, каких теперь уж нет. Он был самый лучший и самый храбрый мужчина на свете. И летал на своем самолете не только днем, но и ночью. Он летал выше всех, быстрее всех и дальше всех, пока не разбился. Если бы он не разбился, он бы обязательно на ней женился. Если бы он не разбился, он бы и ее взял с собой в самолет, чтобы показать ей Карпаты. Но вот он разбился. Если бы он остался жив, он был бы теперь уже полковником. Если бы он на ней женился, она была бы теперь полковницей. Но вот его не стало, и после этого она уже не любила по-настоящему ни одного мужчину. Потом она заболела, и ее выгнали из «Казановы». Потом родился Тудорел, и она уже никогда больше не оправилась. И вот ей приходится теперь отсиживаться днем дома и выходить на панель только после двенадцати часов, когда на улицах темно и мужчины все пьяные. Пьяные не обращают внимания на ее лицо — у них все равно двоится в глазах. Говорят, что пьяные скандалисты и грубияны, но это неправда. Если уж говорить правду, пьяный мужчина лучше трезвого. Под мостами на Дымбовице всегда сыро и холодно, но пьяному везде уютно и тепло, — ей даже не нужно извиняться за обстановку. По правде сказать, с мужчиной можно иметь дело, только когда он пьяный. Женщине тоже легче становится, если она выпьет. Если уж говорить правду, только в пьяном виде и можно жить — когда ты трезвый, хочется повеситься. С тех пор как она ушла из «Казановы», ей все время хочется повеситься. Если бы не Тудорел, она бы давно повесилась…