Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я рассеянно слушал их разговор, смех, шуточки и внимательно следил за номерами домов. Двадцать второй номер оказался пятиэтажным домом с графитовой крышей и квадратными окнами мансард, глядящими прямо в небо. Я попросил Игоря остановиться, выбрался из «доджа» и направился к воротам, не обращая внимания на целый полк лавочников и приказчиков, высыпавших из магазинов, как только они увидели нашу машину. Ближе всех к воротам был аптекарский магазин, в дверях стоял человек в белом халате и толстых роговых очках. Он воззрился на меня и почему-то снял очки. Проходя мимо, я тоже кинул на него небрежный взгляд, и внезапно улица куда-то провалилась, но необыкновенно резко и отчетливо вырисовалось белое, не по годам толстое лицо. Это был Неллу.

— Вылкован, — сказал он тусклым, несвойственным ему голосом, — Саша Вылкован…

Я бросился к нему.

— Вылкован… — снова пролепетал Неллу. Он схватил меня за руку. Я узнал теперь не только его лицо, но и порывистые, нервные движения.

— Как я рад тебя видеть, Неллу! Я встретил Розику, у заставы. Вы поженились?

— О да, — сказал он. — Розика моя жена. Мы здесь… мы вместе… — Он сбивался и не мог закончить фразу, как будто у него что-то застряло в горле. И я заметил, что он почему-то все время оглядывается на дверь магазина.

— Как ты поживаешь, Неллу? Зачем ты нарядился в белый халат? Ты имеешь какое-то отношение к этой аптекарской лавочке?

— Она не только аптекарская, — сказал он уже другим тоном и показал на стекло витрины с бело-красной надписью: «Дрогерия[107] и галантерея». — На аптекарских товарах много теперь не заработаешь. Вот мы и открыли галантерейную секцию. О да, это была идея Розики…

Я уставился на витрину, потом на лицо Неллу. Я ничего не понимал, все запуталось, и я словно проваливался в колодец.

— Хозяин, — сказал мальчик лет шестнадцати, появившийся; в дверях магазина, у него было желтое нездоровое лицо, а халат блестел свежестью и белизной. — Вас зовут к телефону.

— А, да, сейчас. Ты меня извини, Саша…

Я оглянулся. Вокруг все было просто и буднично. Знакомая, совсем не изменившаяся за годы моего отсутствия бухарестская улица, рекламы, вывески, щиты с плакатами; витрина аптекарского магазина, имеющего и галантерейную секцию, — перед нею стояли теперь мои товарищи и о чем-то спорили. Но хозяином магазина был Неллу, товарищ Неллу из «студенческого ресорта». Это было непостижимо.

— Вылкован, — сказал Санадзе, — спроси твоего коммерсанта, принимает ли он рубли по официальному курсу?

— Конечно, принимает, — сказал майор. — Он ничего на этом не потеряет.

— Если он берет рубли, я куплю бритвенный прибор, — сказал Санадзе.

— А я мыло, — сказал кто-то другой. — Только бы он брал рубли…

Неллу согласился принять рубли по официальному курсу и сам обслужил неожиданных покупателей. Я стоял у прилавка и переводил то, что они говорили. Я не задал ему больше ни одного вопроса. Я стоял у прилавка, смотрел, как Неллу заворачивает покупки, и не мог ни о чем думать. Только стоять вот так, рядом, смотреть на него и помогать пересчитывать леи в рубли.

Когда мы направились к автомобилю и Неллу вышел нас проводить, его сразу же окружили хозяева соседних магазинов. Один из них, тщедушный, но с большими разбойничьими усами, пожал ему руку и поздравил с новой клиентурой. «В добрый час!» — сказал усач. «Спасибо», — сказал Неллу и растерянно улыбнулся. Я смотрел на эту сцену и думал: он ничем не отличается от своих соседей — галантерейщиков и мануфактуристов. А когда-то он клеймил мещан, разоблачал оппортунистов и говорил, что мы слишком мало требуем друг от друга, поэтому у нас так много железно-гвардейцев.

Сержант запустил мотор и дал сильный газ. Неллу помахал нам рукой. После удачной сделки лавочник вежливо прощался со своими покупателями. Но лавочник этот был Неллу, мой товарищ, который когда-то сжимал мне руку так, что у меня перекашивалось лицо, и говорил, что я делаю слишком мало для революционного движения, как бы я не скатился в болото оппортунизма. За годы, что я его не видел, он изменился — лицо расплылось, стало каким-то пустым и бездумным, похоже было на то, что он не знал ни забот, ни горя. Но это все же был Неллу. И я подумал: кто из них настоящий — тот, который говорил, что революционер не имеет права жениться, пока не победит революция? Или вот этот, видимо, вполне довольный жизнью и судьбой муж Розики, который догадался открыть галантерейную секцию при своем аптекарском магазине? Может быть, и тот и другой? В этом все дело. Неллу всегда был лавочником. Просто я не замечал. Ничего удивительного нет. Они тут все такие. Проходимец, которого я встретил ночью, не так уж неправ. Караджале их хорошо знал: себялюбивые болтуны, карьеристы и прохвосты. Воздух тут у них такой. Такая страна. Неллу типичный румынский интеллигент. Он ничем не отличался от Бранковича. Просто я этого не замечал. Бедная Румыния. Тут всегда было полным-полно свистунов. По-румынски это называется ликя. Нет, ликя — это не свистун, ликя — гораздо хуже.