Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я не понял. Я спрашивал сочинения Жореса или «Ложь предсоциалистической культуры» Макса Нордау. При чем тут Россия?

— Если интересуетесь социализмом, надо вам почитать о большевиках!

Это было странно и не внушало доверия. О «большевиках» рассуждал Даниелопуло в кофейне, «большевиками» звали иногда и нас, мальчиков, когда мы забрасывали мяч в окно чьей-нибудь лавки. Почему я должен этим интересоваться?

Парень с непокорными вихрами тоже удивился:

— Неужели вы не понимаете таких простых вещей? Главное в социализме — Россия! Большевики! А кто же еще? Каждый ребенок это знает.

Но я не знал того, что знает каждый ребенок, и я ничего не понял даже после разъяснений Макса, потому что он слишком горячился, проглатывал слова, сердился и махал на меня руками.

Видя, что я все еще смотрю на него растерянно и недоверчиво, и, очевидно, считая меня неспособным понять моим слабым гимназическим умом логическую истину, он испробовал другой метод:

— Ты знаешь песню «Под частым разрывом гремучих гранат»?

— Нет, не знаю.

— Ну так послушай! Я тебе спою. Подвинься поближе!

Перегнувшись через деревянный барьер, отделявший его стол от зала, и не сводя глаз с двери, он запел тихо, протяжно, самозабвенно:

Под частым разрывом гремучих гранат
Отряд коммунаров сражался.
Под натиском белых, наемных солдат
В расправу жестоку попался…

Песня звучала твердо и гордо, несмотря на печально-страшные слова:

Навстречу им вышел седой генерал,
Он суд объявил беспощадный,
И всех коммунаров он сам предавал
Смертельной, мучительной казни…

Я слышал и видел, как горят близорукие глаза Макса, как дрожит его рука, положенная на барьер.

— А теперь — «Смело мы в бой пойдем»! — сказал Макс после того, как закончил песню о коммунарах, и, лихо забарабанив пальцами по барьеру, затянул удалым, но тихим голосом:

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!
И как один умрем
В борьбе за это!

Потом он неожиданно, без перехода, запел особенно радостным голосом:

Мы на горе всем буржуям — мировой пожар раздуем!
Во — и больше ничего!

Эту песню он не успел закончить. В комнату вкатился председатель общества «Свет», розовощекий, насквозь светящийся жиром, надушенный и напомаженный толстяк. За ним плыла его супруга, еще более дородная, еще более надушенная дама, с полным ртом сияющих золотых зубов — наглядная выставка произведений мужа, самого дорогого дантиста в городе. Толстяк был весел, деятелен, полон веры в библиотечное дело. Улучив минуту, Макс шепнул мне, чтобы я уходил и пришел завтра.

— Что я тебе говорил, Машенька, — восторженно тараторил толстяк, когда я уходил, — три новых абонента за один месяц! Растет, растет тяга к свету!.. Организуем бал в пользу библиотеки, с лотереей, буфетом, а ты организуешь крюшон; не спорь, Машенька, — крюшон можно доверить только тебе!..

На улице было темно — глухая уездная ночная темнота с неясными очертаниями крыш и немигающими огоньками в окнах, редкими прохожими и замирающей вдали долгой грустной песней. Прямо передо мной уходили ввысь, теряясь в темном небе, белые стены собора. Я вспомнил, что это был русский собор. И вот это серо-гранитное здание казино тоже было построено в русское время, на нем до сих пор сохранилась круглая медная дощечка «Страховое общество «Россия». Здесь ведь была Россия — больше половины населения и сейчас говорит по-русски. Перед глазами прыгали знакомые газетные буквы в слезах и крови: «Там, где была Россия!», но в ушах звучали волевые, отважные слова песни Макса:

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!..