Первый блицкриг. Август 1914

«Дайте-ка трубку, — сказал новый командующий. — Говорит генерал д'Эспери. Мне поручено командовать 5-й армией. Никаких рассуждений. Выступайте или умирайте».

И он бросил трубку.

Четвертого сентября все вдруг ощутили приближение чего-то важного — так иногда появляется подсознательная уверенность в неизбежности великих событий.

В Париже Галлиени также чувствовал наступление «решающего» дня. В Берлине принцесса Блюхер написала в дневнике: «Все только и говорят, что о предстоящем вступлении в Париж». В Брюсселе опадали листья, ветер гнал их по улицам. Осень уже давала о себе знать, и многих мучил вопрос: что же произойдет, если война затянется до зимы? Американский посол Хью Гибсон отметил «возрастающую нервозность» германского штаба, уже четвертый день не сообщавшего о победах на фронтах. «Уверен, сегодня случится что-то значительное».

В германском штабе в Люксембурге напряжение достигло своей высшей точки — приближался триумфальный, исторический момент. Армия, дошедшая до предела человеческих возможностей, была готова завершить на Марне труд, начатый под Садовой и Седаном.

«Наступил 35-й день, — с торжеством произнес кайзер, когда встретился с одним из своих министров. — Мы заняли Реймс и находимся в пятидесяти километрах от Парижа…».

На фронте немцы рассматривали завершающий этап кампании как капитуляцию французских войск, а не как генеральное сражение.

«Важная новость, — писал офицер германской 5-й армии в своем дневнике, — французы предложили нам перемирие и готовы уплатить контрибуцию в семнадцать миллиардов франков. Пока мы отвергаем предложение о перемирии».

Считалось, что враг разбит, и все доказательства, говорившие об обратном, отбрасывались в сторону. Ужасное сомнение закралось в сердце генерала фон Кюля, начальника штаба Клюка, когда ему сообщили об одной колонне французских войск, отступавшей в районе Шато-Тьерри. Маршировавшие солдаты пели! Но он отбросил все сомнения, поскольку «все приказы о начале новой операции были уже отданы». Не считая нескольких подобных случаев, никто из высшего командования не подозревал о возможности французского контрнаступления. И хотя признаки его подготовки были заметны, германская разведка ничего о них не сообщала. Офицер разведки главного штаба, прибывший в штаб кронпринца четвертого сентября, заявил, что на всем фронте сложилась благоприятная обстановка. «Мы с триумфом наступаем повсюду…».

Лишь один человек в Германии думал по-другому. Мольтке, в противоположность Жоффру, не был уверен в своей звезде, пелена самоуверенности не застилала ему глаз, и он смотрел на мир без иллюзий. Этим он походил на Ланрезака. Четвертого сентября он выглядел «серьезным и мрачным». В беседе с Хельфферихом, министром, с которым только что разговаривал кайзер, он сказал: «Вряд ли в нашей армии найдется лошадь, способная сделать хотя бы еще один шаг».

Подумав немного, он добавил: «Мы не должны обманывать сами себя. Мы достигли успеха, но не победы. Победа — это уничтожение способности противника к сопротивлению.

Когда в сражениях участвуют миллионные армии, победитель должен захватить множество пленных. А где они? Тысяч двадцать в Лотарингии, ну еще десять-двадцать тысяч пленных на других участках. Судя по сравнительно небольшому количеству оставленных пушек, французы, по моему мнению, осуществляют планомерное и организованное отступление».

Мысль, считавшаяся запретной, была высказана вслух.

В тот же день главный штаб получил сообщение Клюка о намерении перейти Марну — слишком поздно, чтобы не допустить этого маневра. Мольтке беспокоил фланг Клюка, обращенный к столице. Поступали донесения об усилении железнодорожного движения в сторону Парижа. В тот же день, как сообщил Рупрехт, французы сняли с его фронта два корпуса. Теперь все данные свидетельствовали о том, что сопротивление противника далеко не сломлено.

Переброска французских войск, утверждал полковник Таппен, указывает на подготовку «удара со стороны Парижа по нашему флангу, где мы не имеем резервов». Эта проблема мучила не только Мольтке, но и командиров на местах. Потери, понесенные во время боев с арьергардами французов, нельзя было возместить за счет резервов, подобно тому как это делал противник. На стыке германских армий оставались бреши. Не хватало двух корпусов, переброшенных ранее на русский фронт. Теперь Мольтке уже хотел взять подкрепления у Рупрехта, только что — третьего сентября — начавшего наступление у Мозеля.

Случилось так, что кайзер находился в штабе Рупрехта как раз тогда, когда туда пришло это предложение Мольтке. Кайзер, уверенный в успехе прорыва линии обороны под Нанси, решительно поддержал Рупрехта, выступившего против какого-либо сокращения его сил. Другой человек на месте главнокомандующего начал бы настаивать, но Мольтке не стал этого делать. Тяжелые переживания в ночь на первое августа, неопределенность и напряженность кампании скорее ослабили, а не укрепили его волю. Не получив подкреплений для правого крыла армий, он решил приостановить их наступление.