Первый человек в Риме. Том 1

Конечно, это была неравная схватка. Юлилла отпрянула, на глазах теряя свою привлекательность: божественное обернулось смертным. Ей удалось сдержать слезы. Она изумленно взирала на того, кто так отъявленно лгал – ведь сердце ее чуяло, что он попался в ее сети.

– Я люблю тебя! – сказала она так, словно это все объясняло.

Ответом ей снова был смех:

– Что ты знаешь о любви в пятнадцать лет?

– Мне шестнадцать!

– Слушай, детка, – резко сказал Сулла, – оставь меня! Ты не просто надоедаешь, ты уже утомила меня, – он повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

Юлилла не разразилась потоками слез, заплакать – значило бы признать, что у нее нет шансов завладеть Суллой. Она направилась к своей служанке Хризе, разглядывающей пустынный Большой Цирк. Шла Юлилла с высоко поднятой головой.

– Похоже, мне придется трудно, – сказала она. – Но ничего. Рано или поздно он будет мой.

– Сомневаюсь, чтобы он хотел вас, – сказала Хриза.

– Хочет! Отчаянно хочет!

Долгое знакомство с Юлиллой заставило Хризу замолчать. Вместо того, чтобы урезонивать хозяйку, она пожала плечами:

– Делайте, как знаете.

– Я обычно и делаю так, – ответила Юлилла. Домой они шли в молчании. Дойдя до огромного храма Кибелы, Юлилла сказала решительно:

– Я откажусь есть. Хриза остановилась:

– И к чему, по-вашему, это приведет?

– В январе он сказал, что я толстая. Так оно и было.

– Юлилла, вы не толстая!

– Толстая. Вот почему я с января не ем больше сладкого. И похудела. Но еще недостаточно. Он любит худых. Взгляни на Никополис: у нее руки, как прутики.

– Но она – старуха! Что идет вам, не пойдет ей. К тому же, если вы перестанете есть, родители забеспокоятся, они решат, что вы заболели!

– Ну и хорошо, – сказала Юлилла. – Они решат, что я больна, об этом узнает и Луций Корнелий и будет беспокоиться обо мне.

Аргументов убедительней у Хризы не нашлось. Она только расплакалась – к удовольствию своей госпожи.

Через четыре года после возвращения Суллы в дом Клитумны, Луция Гавия Стиха начало мучать расстройство желудка. Встревоженная Клитумна созвала полдюжины самых модных докторов Палатина, и все они установили пищевое отравление.

– Рвота, колики, понос – картина классическая, – сказал врач Публий Попиллий.

– Но он ведь ел, то же, что и мы! – запротестовала Клитумна. Он ел даже меньше нас, вот что больше всего беспокоит меня!

– Ах, домина, думаю вы ошибаетесь, – прошепелявил самый известный из них, Атенодор Сицил, терапевт, знаменитый греческим упорством. Знаете ли вы, что у Луция Гавия в кабинете целый склад сластей?

– Тьфу! Подумаешь склад! Несколько инжирин и пирожных, и все. Да он и не притрагивается к ним.

Шесть ученых мужей переглянулись между собой.

– Домина, он жует их весь день и половину ночи, так сказали мне ваши слуги, – сказал Атенодор. – Убедите вы его – пусть прикроет свою кондитерскую. Если он будет питаться правильно, и с желудком не будет неприятностей, и вообще здоровье улучшится.

Лежа в кровати, Стих был в курсе этого разговора. Слишком ослабевший, чтобы оправдываться, он лишь переводил свои выпуклые глаза с лица на лицо.

– У него прыщи и цвет кожи нездоровый. Он делает упражнения?

– Зачем ему это… – сказала Клитумна неуверенно. – По роду своих занятий он и так носится с места на место, весь день на ногах, уверяю вас!

– А чем вы заняты, Луций Гавий? – спросил врач-испанец.

– Я работорговец, – ответил Стих.

Поскольку все они, кроме Публия Попиллия, начинали жизнь в Риме как рабы, в их глазах мелькнуло недоброе чувство. Заявив, что время их вышло, доктора заторопились прочь.

– Если захочет сладкого, пусть ограничится медовым вином, – сказал Публий Попиллий. – День или два пусть воздержится от твердой пищи, когда проголодается, пусть соблюдает нормальную диету. Имейте в виду, я сказал «нормальную», госпожа! Бобы, а не сласти, салаты, а не сласти, холодные закуски, а не сласти.

Состояние Стаха улучшилось через неделю, но не вполне. Ел он теперь только здоровую пищу, но продолжал страдать от периодических приступов тошноты, рвоты, болей и от поноса. Только что не столь суровых, как вначале. Стал и в весе терять, хотя понемногу и незаметно для тетки.

К концу лета Стих уже не мог дотащиться до конторы в Портике Метеллов. Все реже он грелся на солнце – занятие это он обожал. Потрясающая книга в картинках – подарок Суллы – перестала Стиха интересовать, и обеды стали тяжелым испытанием. Принимал организм лишь медовое вино, да и то не всегда.

К сентябрю не осталось в Риме врача, который бы не осмотрел его, и разных диагнозов было много, и способами разными пользовали больного, особенно после того, как Клитумна стала обращаться к знахарям.

– Давайте ему все, что он хочет, – сказал один доктор.

– Есть не давайте, морите голодом, – сказал другой.

– Не давайте ему ничего, кроме бобов, – сказал доктор-пифагорец.

– Успокойтесь, – сказал известный греческий доктор Атенодор Сицил. – Что бы там ни было, болезнь не заразна. Уверен, что гнездится она в верхней кишке. Однако пусть, кто входит к нему или выносит его горшок, сразу моют руки. И к кухне их близко не подпускайте.