Первый день на Марсе

На Марсе! Худое, истомленное полетом лицо двадцатишестилетнего пилота осветилось гордой улыбкой человека, одолевшего пространство между двумя планетами.

В памяти Васильчикова отчетливо проносились клочки давно забытых и таких неожиданных теперь впечатлений.

В один миг Васильчиков успел увидеть себя ребенком на берегу пруда, заросшего чашечками лилий, почувствовал холодок мокрого песка, липкие хвосты головастиков, ускользающих из-под пальцев, острый запах и звонкий хруст на зубах дикой луковицы; и вдруг запах мокрой плотной глины, желтый листочек, упавший на посиневший лоб отца в гробу; и теплые грани решетки ракетодрома для полетов на спутник, милую улыбку тасманянки в ожерелье из цветов среди провожающих; и абрис главного спутника, его круговую сборочную площадку для ракет, свинцовые башни складов горючего и выносные причалы с фигурами астроремонтеров, плавающих на невидимых шнурах привязей; и низкие стены свинцовых бастионов космопорта на залунном спутнике; и изумительную величественную чашу падающей Земли со сверкающими снежными вершинами горных хребтов; и вырастающую голубовато-снежную Венеру; и мертвенно-дикие, словно слепые, скалы на пролетевшем астероиде; и бредовые видения ярких завихрений-туманностей; и призрачные тени потоков метеоритов, закрывающие звездные скопления; и пылающее фиолетовыми протуберанцами косматое Солнце, окруженное огненными вихрями невообразимой красоты.

Васильчиков сам не заметил, как, споткнувшись о скобу, подскочил к щелке и замер, поднявшись на носки:

— Другая планета! За стеной пески древней планеты. Каналы Марса… Оазисы. — Васильчиков вытер ладонью слезы, выступившие на глазах, и опять прильнул к щели.

Ничего не видно. Да и не может быть видно через густую магму средней оболочки.

Неземной день! На чужой планете, где своя жизнь. Луч, пугающий и такой знакомый, как луч через завешенное окно.

Васильчиков вздрогнул, широко раскрыл глаза. Поют… Но как же можно слышать через непроницаемые оболочки ракеты? Мерещится? В ушах шумит? Нет, поют!.. Звукоулавливатели ракеты усиливают звуки извне. Где-то поют.

Васильчиков внятно слышал пение. Он отшатнулся от стены. Невозможно представить, что там, за стеной, но Васильчиков вдруг почувствовал всей душой, что там, близко, рядом, жители планеты.

— Товарищи! Там марсиане!.. Они встречают нас! — закричал Васильчиков. Он включил свет и бросился к аппаратам, определяющим состав атмосферы, радиацию почвы и микромир планеты. — Можно ли выходить?

Крик вывел из обморочного состояния Басру в соседней жилой кабине. Он рванулся, но тугие держатели сдавили грудь. Расцепив скрепы, Басра нащупал рукой шланг и впился тряпичными высохшими губами в сосок-поильник, сжав два положенных раза резиновый шар с водой. Пить захотелось еще больше. С усилием оторвавшись, он лег в гамак и вспомнил, что кто-то кричал.

Басра нажал кнопку. Кабина осветилась.

— Гарри! — негромко позвал Басра.

Увидев, что американец неплотно привязан к гамаку, он встал и осторожно двинулся, хватаясь за ременные скобы на стенах кабины. Но держаться не нужно было. Можно двигаться по полу.

Басра привык к чудесам в полете. Но тяжесть собственного тела его удивляла. И вещи лежат на местах плотно, а не покачиваются на привязях.

Осторожно приподняв руку Смейлса, Басра укрепил плечи американца и изумленно прислушался: «Что-то гудит там?»

— Да ведь мы на Марсе! — вдруг понял он. — Ва-а-си-иль-чик! — крикнул Басра, открыв дверь в кабину управления. — При-ле-те-ли! На Ма-арс!..

Басра притопывал на пробковом полу, неудержимо смеялся, теребил Кербаева за тяжелые плечи и, оборачиваясь к американцу, кричал:

— Смейлс! При-ле-те-ли!

Как мальчишка, угловатый, худой, двадцатитрехлетний Басра в белой спецовке, в мягких сапогах кружился в восточной пляске. Его смуглое лицо блестело. Он захлебывался радостным, счастливым смехом. Внезапно он присел, задохнулся, но, сидя на полу, все же кричал, плохо выговаривая от волнения русские слова:

— Вставайте! До-ле-те-ли на Ма- арс! Дру-зы-я!

Американец медленно повернулся в упругом гамаке, куда его вдавила инерционная перегрузка. В рыжей щетине его небритого подбородка серебрилась легкая «космическая» проседь, как называли в Международной ассоциации космонавтов раннее поседение пилотов. Смейлсу было двадцать семь лет.

* * *

Космонавты с тщательно выбритыми лицами походили на актеров. Сухая кожа была словно после смытого грима. Блестящие от нетерпения глаза, быстрые движения, праздничное настроение, как на параде. Но это продолжалось недолго.

— Встречают?..

— Никого там нет, — растерянно произнес Васильчиков, вращая экран. — Песок и черное небо.

— Кто же поет?

— Неизвестно! — Васильчиков устало опустился в кресло.

— О черт! — американец вздрогнул и смахнул с плеча ящерицу. — Ибрай, убери Малайку.

Малайка, высунув тоненький язычок, скрылась в воротнике скафандра Ибрая, казах не раз сажал ее туда в пути, когда выходил на поверхность ракеты, чтобы заделать пробоины.

Званые или незваные, а выходить нужно. Ракетоплан ждет известий.