Первый дон

— Чез, а мы это знаем? — Лукреция отодвинулась, чуть повернулась, чтобы смотреть ему в глаза, этот разговор имел для нее особую важность. — Не много ли мы на себя берем, когда решаем, какая причина достойная, а какая — нет? Неверные считают, что достойно убивать христиан, христиане — неверных.

Вновь Чезаре ответил не сразу, взгляды сестры, как обычно, забавляли его.

— Креция, я стараюсь не убивать ради удовлетворения личных амбиций, только ради нашего общего блага.

Глаза Лукреции наполнились слезами, но голос остался твердым.

— Значит, будет еще много убийств?

— На войне — обязательно, Креция. Но и помимо войны иногда приходится забирать жизнь, ради доброго дела и, разумеется, чтобы уберечь нас от беды, — и он рассказал ей о том, как принимал решение повесить солдат, укравших двух куриц в Чезене.

Лукреция замялась, прежде чем продолжить. Доводы Чезаре не убедили ее.

— Меня это тревожит, Чезаре, потому что «добрые дела» ты можешь использовать как предлог для убийства неудобных тебе людей. А таких очень много.

Чезаре оглядел гладь озера.

— Нам всем повезло, что ты не мужчина. Сомнения стреноживают тебя, Креция, а это мешает принимать решения и действовать на их основе.

— Ты совершенно прав, — задумчиво ответила Лукреция. — Я действительно не уверена, какое дело надо считать плохим, а какое… — она и впрямь уже не знала, что есть зло, особенно если оно пряталось в темных закоулках души тех, кого она любила.

* * *

Когда розовый закат разлился над озером, Лукреция взяла брата за руку, и по тропе они пошли к охотничьему домику. Раздевшись донага, легли на белый пушистый ковер перед камином, в котором уютно потрескивал огонь.

Чезаре наслаждался, лаская полные груди сестры, ее мягкий живот. Она превратилась в зрелую женщину, и его еще сильнее тянуло к ней.

— Чез, сними маску перед тем, как поцелуешь меня, — нежным, любящим голосом попросила Лукреция. — С маской у меня нет уверенности, что это ты.

Улыбка сбежала с его губ, глаза потемнели.

— Я не смогу любить тебя, если увижу, что твои глаза наполняет жалость при виде моего изрытого оспинами лица. Мы с тобой, возможно, последний раз, и я не хочу портить удовольствие, которое могу получить.

— Клянусь, что не буду смотреть на тебя с жалостью, — заверила его Лукреция. — Может, даже засмеюсь, и ты, наконец, прекратишь этот дурацкий маскарад. Я же люблю тебя с того момента, как открыла глаза, а ты стоял надо мной, улыбаясь. Я играла с тобой, купалась, когда мы росли вместе. Ты казался мне таким красавцем, что я отворачивалась, боясь ослепнуть. Я видела тебя, когда у тебя было тяжело на сердце, а в глазах стояла такая грусть, что мне самой хотелось плакать. Но я никогда не буду любить тебя меньше, ценить меньше из-за каких-то шрамов на лице.

Она наклонилась над ним, и, когда их губы встретились, по ее телу пробежала дрожь. Она подняла голову, вновь заглянула ему в глаза.

— Я хочу прикасаться к тебе, видеть твои веки, сомкнутые в экстазе, пробежаться пальцами по носу, почувствовать сладость твоих губ. Я не желаю, чтобы между нами оставалась преграда, брат мой, возлюбленный, друг.

Ибо с этой ночи вся оставшаяся во мне страсть достанется только тебе.

Чезаре сел и медленно снял маску.

* * *

Лукреция вышла замуж за Альфонсо д'Эсте через представителя последнего. Вместе с брачным контрактом он прислал свой маленький портрет. Лукреция увидела на нем высокого, сурового вида мужчину, симпатичного, но держащегося очень сдержанно. Художник изобразил его в темной форме армии Феррары, с медалями и орденскими ленточками. Полоска усов под красивым длинным носом.

Черные, курчавые волосы, словно приклеенные к голове: не выбивалась ни одна прядка. Она не могла представить себе этого Альфонсо полностью, без остатка предающегося любви.

По достигнутой договоренности встретиться с ним ей предстояло в Ферраре, где молодые и собирались жить.

Однако свадьба праздновалась и в Риме, куда более пышно, чем когда она выходила замуж за Джованни и за своего любимого Альфонсо. Чего уж тут говорить, горожане никогда не видели такого празднества.

Дворцы аристократов сияли огнями, в каждом устраивался роскошный пир. Пировали на деньги Папы. Он, похоже, решил как следует тряхнуть ватиканскую сокровищницу, чтобы отметить удачное замужество дочери. Все римские рабочие его указом получили лишний выходной, а шествия и фестивали продолжались еще неделю. Костры горели в Ватикане и перед замками, а самый большой — перед дворцом Санта-Марии в Портико.

В день подписания брачного контракта Лукреция надела плащ из золотой парчи, украшенный драгоценными камнями, который по завершении церемонии сбросила в толпу с балкона. Плащ упал на придворного шута, который бегал в нем по улицам и кричал: «Долгих лет герцогине Феррары! Долгих лет Папе Александру!»

Чезаре принимал более активное участие в праздновании бракосочетания сестры. Даже выиграл уличные скачки, устроенные в ее честь.

Вечером, в кругу семьи и самых близких друзей, Лукреция станцевала несколько испанских танцев, чем доставила отцу несказанное удовольствие.