Первый из первых или Дорога с Лысой горы

— Новый Вар-Равван куда как опасней Иешуа! — насупившись продолжал Афраний. — Достаточно будет сказать, что в какой-то богами забытой Гинзе, где на римского воина никогда не осмеливались и взглянуть искоса, под влиянием этого Вар-Раввана едва не начался бунт. И в опасности оказалась жизнь самого легата.

Странно, — подумал Толмай, — и зачем вдруг легата занесло в какую-то Гинзу? Что ему там?

— Солдаты схватили Вар-Раввана в Гинзе, связали и охраняли всю ночь, — говорил между тем Афраний. — Но ему удалось бежать… Так что это опасный преступник, хитрый и ловкий… Вы, конечно, найдете его и поймаете. Я в этом уверен. Но будьте готовы к тому, что он снова попробует из-под стражи сбежать. Обязательно! Вот увидите.

— От моих людей он не сбежит, — твердо пообещал Толмай.

— Не сомневаюсь, — обжег его взглядом Афраний. — Но я опасаюсь другого: что при попытке к бегству он будет убит. Так, к сожаленью, бывает часто, и вы это знаете лучше меня. Преступник разгневает ваших людей, и они церемониться с ним не будут… Этого я и опасаюсь. Хотя, с другой стороны, хорошо понимаю солдат, когда от ненависти и в азарте погони кто-то из них может перестараться. Бывает… Вот я и прошу вас, Толмай, сделайте все, чтобы, когда Вар-Равван попытается убежать — а он попытается! — его задержали бы, причинив как можно меньше вреда. Понимаете?

Толмай понял все.

Убить при попытке к бегству? Могут. И даже очень. Толмай знает, кто из его людей скорее всего и убьет пленника, попытавшегося бежать. От этих троих не сбежать. Но уж если попробуешь…

Странно, но чем так опасен бродяга, проповедующий любовь? Может быть, тем, что люди, следующие ему, не боятся ни жизни, ни смерти? А если так, то животной покорности от них не дождаться? Если для них ничего нет важнее любви, то никакими цепями их не сковать? И закованные они будут свободнее стражников, их охраняющих? Этого так испугался легат?

Убить при попытке к бегству… Могут, могут!

И девушка из рыбацкого шалаша на берегу сонного моря больше уже не увидит учителя. И никто ей не скажет, что она, рыбацкая дочка, может любить римлянина. Ибо любовь уравнивает всех. Чушь!.. Девушка из шалаша на берегу сонного моря выйдет замуж за рыбака и нарожает ему кучу детей. Чумазых, сопливых, вечно орущих, черноволосых. И только один из них, первый, возможно, будет не смуглым и с золотыми кудрями. Только Толмаю его никогда не увидеть. Как девушке с именем золотистым никогда не увидеть своего учителя. То есть, одно как бы следует за другим? И он, Толмай, изловив Вар-Раввана и не сумев уберечь его от гибели при попытке к бегству, сам себя навсегда лишит возможности повстречать того мальчугана?..

— Отправляйтесь немедленно! — приказал Афра-ний. — Я очень надеюсь на вас. Очень надеется- Очень…

Почему-то Толмаю до слез захотелось увидеть Вар-Раввана. Но не чтобы схватить, а — послушать. Может, тогда от Афрания он направился бы не в казарму, не к солдатам, не командовать сбор, а назад, к сонному морю? И сейчас бы сидел на соломе в том шалаше и слушал, как тихо дышит во сне девушка, которую Эльзочкой никогда не звали?

Но Толмай был ищейкой. Не исполнить приказа он просто не мог. А потому и сидел этим утром в кровати в комнате на втором этаже дома, оцепленного охраной. И считал, что заовут его Макаром Электросилычем. Сидел с пустым и тяжелым сердцем.

Как он здесь оказался? Куда делась Эльзочка? А Вар- Равван? Ведь люди его, Толмая, выследили и схватили Вар-Раввана. Они доставили Вар-Раввана связанным, с заткнутым ртом, в грязном мешке. С телеги на землю сбросили этот мешок у калитки и втащили во двор, окруженный высоким глинобитным забором, точнее — стеною на окраине Антипатриды.

— Сопротивления не оказал, — поклонившись Толмаю, тихо сказал Галликан, десятник, и вытянул из-за пояса нож. — Развязать?

Что-то жгуче кольнуло Толмая. В сердце.

— Подожди! — остановил он десятника.

Мешок лежал неподвижно. И вряд ли со стороны кто-то чужой, непосвященный, догадался бы, что в грязном мешке находится человек. Несколько трудных минут Толмай стоял перед ним и пытался представить, что же он скажет Вар-Раввану, когда тот посмотрит ему в глаза. Толмаю казалось, что бродячий философ знает и про шалаш на берегу сонного моря, и про девушку, и о том, что Толмай так ей и не назвал свое имя.

Что он скажет Вар-Раввану? В чем обвинит? Как объяснит, за что он был схвачен и упрятан в мешок? Правда… Можно мешок не развязывать. И уж тем более можно не объяснять ничего. С какой это стати он будет отчитываться перед преступником? Но Толмай понимал, что не сможет… Не сможет оставить в мешке Вар-Раввана, не сможет с ним не заговорить.

Сердце, пустое тяжелое сердце хотело простых и понятных слов. Опустив свой бандитский нож, десятник ждал молча распоряжений.

— Бежать не пытался? — Толмай все тянул и тянул.

— Нет, он вел себя очень смирно, — угрюмо ответил десятник.

Голос его Толмая насторожил:

— Вы слушали его проповедь?

Десятник с досадою засопел и признался не сразу: