Сенатор кивнул, совершенно не понимая, к чему я клоню. Его дети давно выросли и уже имели собственных внуков. А имущество, как таковое, уже мало интересовало девяностолетнего старца.
Слезящиеся глаза смотрели на меня удивленно и насмешливо, словно сенатор ждал, какую глупость я еще сморожу. И я его не разочаровал.
– Давайте рассуждать, сенатор, – усмехнулся я. – Если бы вас осудили за убийство Аллена Мааса, вы с братом и ваши потомки, навсегда лишились права заседать в сенате.
Экк Хорт кивнул, все еще не понимая, что за этим последует.
– Ты хочешь лишить нас сенаторских тог, мальчик? – рассмеялся старик.
– Свою вы снимете сами, – спокойно заметил я, внимательно рассматривая тощую фигурку Экка: худые как у птички плечики, тонкая шея, выпирающий кадык.
– Матео, за такую ошибку первого Мааса следовало казнить, и все население Республики поддержало бы смертный приговор.
– Обвинение Аллену Маасу не предъявлялось. Свершился самосуд.
– Чего ты добиваешься, господин Первый Дож?
– Справедливости, сенатор. Как бы наивно ни звучало, но пока на мою голову надета шапка Первого Дожа я буду добиваться справедливости.
– Твоя должность пожизненная, Матео, – рассмеялся Экк. – Ты же понимаешь, к чему я клоню?
– Вы абсолютно правы, – холодно отрезал я. Затем встал, минуту постоял, молча, и направился к выходу, не удостоив Экка Хорта больше ни единым словом.
Спорить не имело смысла. К чему оспаривать очевидное?
Я прошел через двор, направляясь к ратуше. В лучах заходящей Снеи, единственного светила, оставшегося в этот час на небосклоне, все здания казались раскрашенными и словно светились изнутри. У меня в душе клокотала ярость за убитого Аллена. Кто знает, как сложилась бы наша жизнь, доживи он до старости? Первые Хорты давно уверовали, что состоят в родстве с богами, чувствуя свою безнаказанность. Но сами боги отказались от таких родственников. Со стороны могло показаться, что я не нашелся с ответом старику. На самом деле, мне хватило и полминуты, чтобы мысленно сжать сердечную мышцу сенатора и приказать его сердцу медленно остановиться. Я выслушал признание в преступлении и, как карающая длань Республики, сам свершил приговор. Это самое малое, чем я мог отплатить за убийство Аллена. Через пару дней Экк Хорт умрет в своей постели, так и не догадавшись об истинном положении вещей. А на его место я назначу Крэна, потом Принса или Гвена. Мне требовался лояльный сенат и его лояльный глава. Ибо править республикой предстояло долго.
Караул около ворот отдал честь. Я кивнул и прошел в ратушу. В поздний час здесь уже никого не оставалось. По пустым коридорам эхом разносились мои шаги.
В кабинете я не стал зажигать свет, уселся в кресло, закрыл глаза. И снова увидел песчаный берег, розовую кромку прибоя. В мутной воде виднелись водоросли, среди которых плавали куски человеческой плоти. Паури, огромные белые птицы, охотясь, кидались с высоты в воду и снова взлетали ввысь с добычей в серых зубастых клювах. Я смотрел на гладь Трезарианского океана, и меня снедал страх. Сердце колотилось в груди, тряслись поджилки. В приемном покое, через который прошли навстречу своим мучениям десятки человек, но ни один не вышел живым, я отсчитывал последние минуты до ожидавшего меня личного ада. Океан казался самым синим, а птицы самыми белыми. Вот только любоваться мне оставалось недолго, счет уже шел на секунды. Встречу со старым князем нельзя отменить или перенести, как и с самой смертью. Мой час пробил, меня втолкнули в операционную. Пустую и стерильную. Ни жертвы на столе, ни садиста-исследователя рядом. Старый Мойн, главный герой моих кошмаров, стоял на террасе с белой колоннадой, любуясь знакомым пейзажем: птицы, океан, песок. Идиллия. Князь стреттов повернулся на шум шагов, глянул на меня рассеянно. А потом заговорил. Тихо, очень тихо. От его речей у меня по позвоночнику струился холодный пот. Сначала от страха я не мог разобрать ни слова. Сердце так колотилось, что заглушало свистящий шепот. Речь Мойна изобиловала мешаниной нашего языка и стреттского. Потом, не с первого раза, я таки разобрал, что хочет от меня князь и что предлагает взамен. Мойн Кхрато-ан казался слишком старым, но идеи, кишевшие у него в голове, опережали не одну нашу эпоху, но еще несколько следующих. У него были руки по локоть в крови, и самые совершенные знания о физиологии человекообразных.