Первый к бою готов!

Меня били, а я им это говорил... И меня сильнее били, озлобленнее... Я умею держать удары, я умею в нужный момент расслаблять мышцы, в нужный момент напрягать их... Но трудно бывает это сделать, когда бьют одновременно с разных сторон, когда глаза, синяками заплывшие, почти ничего не видят...

Но за себя было не страшно. Я – спецназовец... А главное достоинство любого спецназовца заключается в умении терпеть и приспосабливаться к любой обстановке. Я терпел и приспосабливался... Но я – офицер... Я долго учился этому... И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко – офицеры... Они умеют терпеть и приспосабливаться... Солдатам труднее... А я их командир, и душа у меня о них болела... Если из них кто-то вздумает вести себя на допросах как я – его просто до смерти забьют... Наша жизнь для чечен ничего не стоит... Двоих контрактников чечены расстреляли в самом начале... Я понял, за что, вернее, не «за что», а «для чего»... Только для устрашения... Чтобы всем нам стало страшно, чтобы мы поняли, как мало значит для них наша жизнь... Они точно так же могли бы расстрелять и троих, и пятерых...

Но ответственность за смерть двух солдат лежит на мне, их командире...

Я виноват... Я поверил чеченам на слово... А что мне оставалось... У нас не было ни одного шанса выбраться. Кольцо окружения было плотным, и в коротком бою, пытаясь прорваться, мы потеряли тоже двоих... Мне отчитываться перед матерями погибших солдат, мне смотреть в их лица, но как сделать это? Какие слова утешения подобрать, когда никакое утешение не может вернуть потерю? Невозможно возместить смерть... Невозможно компенсировать... Ничто, ни слова, ни деньги, ни честь – ничто не способно заменить погибшего сына...

И потому я пошел на переговоры...

Чечены сами предложили переговоры, и я согласился, потому что переговоры – это затяжка времени. Я затягивал время, надеясь на чудо, свалившееся с неба в виде вертолетов... Сначала хотя бы вертолетов поддержки, которые «нурсами» смогли бы прочистить коридор, по которому отряд сумел бы прорваться и оторваться на такую дистанцию, когда можно будет спуститься транспортным вертолетам и забрать нас... Такое на моей памяти трижды происходило с нами в Афгане, хотя в Афгане с погодой всегда было проще – там небо ясное, но таких пилотов, каких воспитала афганская война, нынешняя воспитает не скоро... Приходилось лишь надеяться, и только...

Но облака висели низко и продолжали так висеть, почти без движения, без просвета, еще несколько дней – ветра не было... И я, ожидая погоды, пошел на переговоры. И мне сразу предложили сдачу. Но другого я и не ожидал...

– Какие условия? – спросил я.

– Никаких условий... Просто – сдаетесь, остаетесь живы... Не сдаетесь – вас уничтожат...

Сказано было откровенно и предельно жестко.

– Мне нужно подумать... До вечера... – тогда было половина первого дня.

– Два часа на раздумья...

– До вечера...

Полевой командир с благородным лицом и основательно седой бородой на моложавом лице отрицательно покачал головой.

– Четыре часа. Это самое большее, что я могу вам дать... Других разговоров не будет...

Другие разговоры все равно будут... Это я знал точно... Восточный человек, если он не торгуется, себя уважать перестает. Будет и разговор, будет и торговля...

Я вернулся к своим и коротко обрисовал ситуацию офицерам. И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко промолчали, хотя я ждал совета. Угаров вообще любил давать советы, когда я не просил. Дмитриенко не боевой офицер. Он специалист по десантной подготовке. Но сейчас ни тот ни другой слова не сказали. А мне так, скажу честно, хотелось хоть с кем-то ответственность разделить... Минутная какая-то слабость была... Думал, посоветуют, мне легче решать будет... А решать надо правильно... Хотя правильного решения здесь все равно нет...

Мне уже предстояло писать похоронки двум матерям. Два солдатских тела лежали здесь же, неподалеку, прикрытые одеждой от моросящего дождя. Случись что и появись над нами вертолет, тела убитых загрузили бы первыми... А нам, оставшимся, предстояло решать собственную судьбу... То есть мне, как командиру, предстояло решать судьбу оставшихся... И любое мое решение было бы не в пользу солдат...