Первый класс

Во дворе стояло пять или шесть автомобилей, среди которых первым делом бросался в глаза громоздкий силуэт черного «бьюика». Поодаль поблескивал лаком любовно отполированный черный «мерседес» с антенной спецсвязи на крыше. Под его ветровым стеклом мерно вспыхивал и гас синий огонек включенной сигнализации.

Реваз припарковался неподалеку, вынул из-за пазухи свой успевший устареть, но по-прежнему эффективный и безотказный «Хеклер и Кох», навинтил на ствол увесистый цилиндр глушителя, положил пистолет на колени и стал ждать, терпеливый и сосредоточенный, как кошка, подстерегающая у норки глупую мышь.

Ждать пришлось недолго, минут десять или около того. За это время Ржавый успел во всех деталях изучить уютный, заросший высокими старыми деревьями двор и вдоволь налюбоваться разноцветными прямоугольниками освещенных окон. Занимаясь этим, он рассеянно думал о том, что Забродов недурно устроился на пенсии. Сам Реваз, бывая в Москве, жил на съемной квартире в Южном Бутово — местечке, которое больше напоминало другой город, чем один из районов Москвы. Там среди выстроенных на продуваемых всеми ветрами пустырях многоэтажных пластин и башен сидели на скамеечках и лузгали семечки болтливые старухи в надетых поверх домашних халатов пальто с облезлыми воротниками, а пьющая пиво на детских площадках молодежь общалась между собой на жаргоне, которого не понял бы ни один подросток, выросший в центре Москвы. Там был свой говор и свои обычаи, и тамошние обитатели, хоть и называли себя москвичами, недолюбливали коренных жителей столицы едва ли не сильнее, чем все остальное население страны.

Потом в тишине неосвещенного двора раздалась пронзительная электронная трель домофона. Дверь подъезда, в котором жил Забродов, распахнулась, и на тускло светящемся фоне дверного проема показался темный силуэт человека, одетого в длинное пальто нараспашку и с непокрытой головой.

Ржавый съехал на сиденье пониже, чтобы силуэт его собственной головы не маячил над спинкой, и взялся одной рукой за рукоятку пистолета, а другой за ручку стеклоподъемника. Мещеряков, если это действительно был он, вышел один, и это существенно облегчало задачу. Реваз решил, что сначала разберется с генералом, а потом займется Забродовым. Второй этап не обещал особых трудностей. Гургенидзе намеревался просто позвонить в домофон. Такие люди, как Ас, обычно не затрудняют себя расспросами через переговорное устройство домофона, а сразу открывают дверь. Тем более что в этих домофонах, как правило, отвратительная слышимость и разговаривать по ним — сущее наказание. А если вопрос «Кто там?» все-таки прозвучит, ответить можно что угодно — главное, говорить негромко, чтобы наверху ничего не разобрали. Забродов решит, что это только что ушедший приятель вернулся за какой-нибудь забытой мелочью, и откроет — возможно, не только железную дверь подъезда, но и вход в собственную квартиру. Нападения он не ждет, так что у Ржавого будет отличный шанс поймать его на мушку. А если шанс будет, Реваз Гургенидзе сумеет им воспользоваться…

Человек в распахнутом пальто сделал характерный жест рукой. Генеральский «мерседес» откликнулся на это движение громким пиликаньем и приветственно подмигнул оранжевыми огоньками подфарников. Сомнений не осталось: здесь, в темном дворе, на расстоянии нескольких метров от Реваза с его верным «Хеклером» находился его заклятый враг — генерал-майор ГРУ Мещеряков.

Генерал подошел к своей машине, еще больше сократив дистанцию между собой и Ржавым. Гургенидзе энергично завертел ручку стеклоподъемника и большим пальцем правой руки взвел курок пистолета. Как обычно, в решающий момент волнение исчезло — он был спокоен и уверен в себе, как если бы ему предстояло не застрелить человека, а прихлопнуть ползущую по холодному оконному стеклу сонную осеннюю муху.

Мещеряков обернулся на тихий шорох опускающегося стекла и потянулся правой рукой к левому лацкану пальто. Нацепив генеральские погоны, он не перестал быть профессионалом — всегда начеку и всегда при оружии, которое ему, в отличие от Реваза Гургенидзе, закон носить не запрещал, а, наоборот, предписывал. Реакция у него, как и прежде, была отменная, но это уже не имело значения — он проиграл эту схватку задолго до ее начала и наверняка сам это прекрасно понимал.

Наводя «Хеклер и Кох» на отличную мишень, которую представлял собой белеющий под пальто и пиджаком треугольник генеральской рубашки, Ржавый мимоходом подумал, как хорошо, что Мещеряков обернулся. Выстрелить противнику в спину ему ничего не стоило, потому что война — не театральные подмостки и игра в благородство здесь сплошь и рядом оказывается смертельно опасной. И все-таки приятно сознавать, что противник стоит к тебе лицом, имея пусть призрачную, эфемерную, но все-таки возможность оказать сопротивление. А еще приятнее было знать, что эта возможность его не спасет, потому что использовать ее он уже не успеет…