Первый класс

Мещеряков вздохнул, подавляя в себе желание немедленно извиниться перед военным пенсионером Забродовым за причиненное беспокойство. Несмотря на то что пресловутая «сугубо консультативная помощь» уже далеко не впервые обернулась огромным напряжением и риском, Илларион, естественно, не имел к старому товарищу претензий. Ему никто не мешал в любой момент отказаться от этого расследования, пока что шедшего по принципу «чем дальше в лес, тем больше дров», но он продолжал двигаться вперед. А теперь, когда противник переступил невидимую грань и открыл огонь на поражение, можно было не сомневаться: Забродов не остановится и не отступит, даже если его очень сильно об этом попросить. Чтобы остановить, его придется взять под стражу. Да и то, пожалуй, сбежит, потому что бегать из-под стражи — часть его профессии, а профессией своей он владеет, как никто.

— Не вздыхай, твое превосходительство, — будто подслушав его мысли, сказал Забродов. — Все будет нормально — как всегда. Ты, главное, убери из Пескова всех своих людей. Неохота, понимаешь ли, чтобы кто-нибудь из своих же ребят впопыхах, не разобравшись, поставил мне на затылок свинцовую пломбу. Да и я могу ненароком кого-нибудь не того зашибить — на них же не написано, кто свой, кто чужой. Ночью, как ты знаешь, все кошки серы.

— А справишься? — усомнился Мещеряков.

— Только подначивать меня не надо. Я уже не мальчик, чтобы на «слабо» гвозди зубами перекусывать. Могу, конечно, и не справиться — мало ли!.. Тогда, брат, как в песне: пусть красные отряды отплатят за меня…

— Тьфу на тебя, — сказал генерал, подумав между делом, что большинство его разговоров с Забродовым кончается именно этой репликой — практически лишенной смысла, но эмоциональной.

А впрочем, как еще можно реагировать на его болтовню? Среди кадровых фронтовых разведчиков всегда хватало суеверных людей, считавших, что говорить о собственной смерти или хотя бы прощаться, уходя на задание, — значит накликать беду. Забродов же верил только в две приметы: одну хорошую и одну плохую. Плохой приметой, по его твердому убеждению, являлась недостаточная готовность к выполнению задания, а хорошей — готовность полная. И Андрей Мещеряков уже давно начал подозревать, что, поддразнивая и подначивая его, Илларион не просто валяет дурака, а приводит себя в состояние полной боевой готовности — попросту говоря, поднимает себе настроение перед тяжелой и, как правило, грязной работой.

— Тьфу так тьфу, — согласился Забродов и всем телом развернулся на стуле, отыскивая взглядом официантку. — Девушка, счет, пожалуйста! Я плачу, — быстро добавил он, заметив, как генерал потянулся за бумажником. — Чашечкой кофе ты со мной не рассчитаешься, даже не мечтай. И вообще, должен же я кутнуть напоследок!

— Действительно, — согласился генерал. — Может быть, в рамках кутежа ты меня до управления подбросишь? А то я водителя отпустил — тещу ему, что ли, из больницы забрать надо…

— Подброшу, — кивнул Забродов, рассовывая по карманам сигареты и мобильный телефон. — Хотя с точки зрения воинской дисциплины и укрепления обороноспособности Российской Федерации твой мягкотелый поступок выглядит весьма предосудительно. А если вражеский десант случится?

— Если случится вражеский десант, служебная машина мне все равно не поможет — обязательно в пробке застрянет. Как, впрочем, и твой десант, — оптимистично заявил генерал. — Да и о какой обороноспособности можно говорить, если в московском небе появятся чужие парашютисты?

— Например, грузинские, — подсказал Забродов.

— Вот-вот, именно. Если такое случится, отсутствие на рабочем месте генерала Мещерякова вряд ли сильно повлияет на общую картину боевых действий. Боюсь, его вовсе никто не заметит.

— Еще как заметят! — заверил его Илларион. — И не просто заметят, а назовут главной причиной позорного поражения. Должна же, согласись, у поражения быть причина! Вот ты ею и станешь. Вернее, твое отсутствие за письменным столом под портретом президента, с шашкой на боку и с телефонной трубкой в руке. Хотя твое отношение к роли собственной персоны в деле укрепления обороной мощи страны мне, в принципе, нравится. Скромность и самокритика — украшение высшего командного состава Вооруженных сил…

— Представь себе, — проворчал Мещеряков, делая вид, что задет.

— Представил, — не остался в долгу Забродов. — Хотя для этого понадобилось изрядно напрячь воображение.

— Смотри не надорви свое воображение, — предупредил генерал.

Илларион положил купюру в принесенную официанткой папку со счетом и поднялся из-за стола.

— Поехали, ваше превосходительство, — сказал он. — Время не ждет.