Первый кубанский («Ледяной») поход

Батарея шла в главных силах. С рассветом сзади началась стрельба, это генерал Богаевский, почти всегда прикрывавший движение армии, вел арьергардный бой с наседавшими от Платнировской красными. Почти не останавливаясь, прошли лежащую на пути станицу Раздольную и быстрым шагом двигались к Усть-Лабинской. Необходимо было как можно скорее пересечь железную дорогу и овладеть переправой, прежде чем красные, разгадав замыслы наши, подтянут сюда бронепоезда и силы со стороны Екатеринодара и Кавказской. Вот, наконец, показались водокачка, станция, несколько церквей, телеграфные столбы и железнодорожная насыпь. Все было спокойно. В сторону Екатеринодара удалялось несколько дымков.

Как выяснила разведка, красные незначительными силами занимали окопы по ту сторону железной дороги. Быстро разворачивались наши цепи. Рысью выехала 1-я батарея и, свернув вправо от дороги, открыла огонь. Возле батареи разворачивался на ходу Чехословацкий инженерный батальон. Левее дороги стояла 4-я батарея. Тут недалеко наблюдал за боем, в трубу Цейса, генерал Алексеев. После короткой перестрелки противник бежал. Громадная станица и важная переправа взяты почти без потерь. По мосту уже переходят на левый берег обозы и армейский лазарет. Целый день большевики ничего не предпринимали, только к вечеру со стороны Ладожской показалось несколько эшелонов, выгрузивших пехоту и 4-орудийную батарею, начавшую обстреливать станцию и окраину станицы.

Батарея, оставаясь еще на правом берегу реки, стала на площади около почтово-телеграфной конторы и открыла огонь по буссоли. Пеший взвод, по приказанию командира, усиленно поливал водою пыльное пространство перед орудиями. Противник скоро был сбит, и преследовавшая его наша пехота чуть не захватила брошенные им орудия, но не захватила их, т. к. наступила темнота, и она была отозвана.

В ночь на 7 марта батарея переправилась через Кубань и пришла в станицу Некрасовскую, расположенную в 7–8 верстах от реки, на правом высоком берегу реки Лабы.

Горящие хутора[357]

Темная, тихая ночь. С переправы слышится сдержанный гул голосов. Отпрягли уносы, орудия на одних корнях будут спущены к мосту, дальше их покатят на руках; конные перейдут реку вброд, пешие по доскам, перекинутым через ряд затопленных телег – своеобразных понтонов.

Скупы слова, слово – дело. Кони дрожат мелкой дрожью, пугливо храпят, чуя холодную ванну. Вперед. Сначала мелко, хорошо бы так до конца, нет, забурлили живые моторы, поплыли…

Берег – слава Богу. Рысью по отмели к мосту, чтобы не застудить лошадей и поскорее принять переправленные пушки. Проскакивая мимо одинокого стога, каждый норовил выщипнуть клочок, чтобы потом, когда остановятся, свернуть из него жгут и обтереть им насухо свою лошадь. Переправа закончена благополучно, и батарея легко поднялась наверх, по крутому берегу реки Лабы.

Весь горизонт был усеян какими-то на первый взгляд удивительно яркими точками, так светятся черноморские маяки – без снопов, без отбрасываемых в пространство лучей, а сплошным огненным шаром. Вместе с подошедшей пехотой батарея двинулась к одному из таких маяков. Чем ближе подходили, тем яснее становилось, что это не что иное, как зарево больших пожаров, горели хутора иногородних, подожженные казаками за захват и раздел войсковой земли. Вскоре начал доноситься отчетливый запах гари, повеяло теплом, а когда подтянулись к околице, просто жаром. Сделали попытку обойти этот огромный костер, дороги нет, втянулись в пылающую улицу: ни одного уцелевшего дома, сплошное море огня с обеих сторон.

Жуткая картина. Вокруг пожарища ни души, жители куда-то исчезли, словно провалились сквозь землю… Быть может, угнаны в полон пришедшею из тьмы веков ордою обров или лихих наездников половецкого хана. Так горели посады Москвы в дни торжества татар, в нашествие Наполеона. Нет, тогда был грабеж победителей, вакханалия алчности, победный клик врага-чужестранца, в те времена немой язык огня оживлялся присутствием людей, творивших позор или подвиг, несших с собою разгул, насилие и смерть, претерпевавших «горе побежденным», а здесь, сейчас, щемящая до боли, постыдная до глубины души трусливая месть соседа, вчерашнего доброжелателя, брата.

Хотелось курить. «Дай спичку…» – «Мало ли тебе огня вокруг», – сострил и осекся, т. к. сам почувствовал в своих словах ничто похожее на богохульство: если нельзя прикурить от лампады, то кто же дерзнет от позорного огня. Возле горящих ворот одного из домов выла собака. Единственное живое существо, верный пес пел отходную отлетающим в вечность хуторам Марухинским. Их уже нет.

На мгновение переменившийся ветер зажег стоящий в стороне, на окраине, случайно уцелевший стог сена. Золотистым каскадом мельчайших искр взвился он в черное поднебесье и возвестил наступившую смерть…