Первый кубанский («Ледяной») поход

По площади проходит взвод. Генерал Корнилов вышел с крыльца белого дома. Два часовых вытянулись перед ним; блеснули на солнце клинки шашек. Генерал здоровается с проходящим взводом. И в ответ громкий торжествующий раскат голосов оглашает всю площадь. И в этом торжествующем возгласе вы чувствуете свое гордое право быть русскими.

Офицерские золотые погоны – как гордишься ими в эту минуту. Как дорог безусый прапорщик. Как любишь мальчика-кадета. Он перескочил через забор и с веселым лицом подбегает к вам. На древке, воткнутом в плетень, размахнутое во всю ширь трехцветное полотнище трепещет и колышется по ветру. И этот лоскут, на который раньше и внимания не обращал, теперь кажется таким дорогим, своим знаменем. Сколько раз я видел на походе это знамя в руках всадника за генералом Корниловым и всякий раз испытывал те же чувства волнения.

Знамя, русское знамя! За ним шли мы по унылому степному пространству, переправлялись через железнодорожные пути, переходили разлившиеся потоки и реки, подымались в горные аулы, прошли уже шестьсот верст, прокладывая штыками путь. И впереди ничего, кроме своего знамени.

Мы не знали страха перед большевиками. Мы видели их в бою, видели их испуганно бегущими, видели их пленными, угрюмо шагающими толпою за обозом. Но ужаса и срама быть под властью большевиков мы не знали. Только по рассказам я могу представить себе, во что превращается та же большевистская толпа, когда она чувствует, что ее боятся.

Русское знамя! Среди какой опасности, в скольких боях оно, это знамя, вело нас за собою. Оно охранило нас от срама и унижения. Оно подымало на ноги тех, кто готов был упасть. Оно влекло нас вперед и вперед. Да, какое радостное чувство увидеть русское знамя, развернутое во всю ширь по ветру на площади взятого с боя селения.

* * *

Я разыскал своих на околице Ново-Дмитриевской станицы. Я застал всех их в сборе. На столе стояла миска с дымящимися щами. Каждый деревянной ложкой черпал горячий суп и закусывал ломтем хлеба. И тут же за едой они рассказали, как они переправлялись на крупе лошадей через бурлящий поток. Через тот же поток мы переехали уже на третий день, когда воды спали, и то нам пришлось ехать по мосту, затопленному почти выше перил. Большевиков выбивали из хаты в хату. Это были матросы. Тех, кого захватывали в хатах, прикалывали штыками.

Я слушал рассказ и глядел на своих, слушал и не мог поверить, чтобы этот мальчик-прапорщик с задумчивыми синими глазами, как будто подернутыми печалью, мог вынести такое нервное напряжение ночного боя, во время снежного бурана. Не верилось, чтобы этот худенький вольноопределяющийся с круглым, нежным лицом мог со штыком наперевес врываться в хаты, и перед ним в испуге разбегались бы матросы, спасаясь кто как мог.

В снежную пургу, в обледенелых шинелях, в папахах, покрытых льдом, когда нельзя было вынуть патроны из сумки, зажатой в ледяной коре, они шли в ночной штурм Ново-Дмитриевской станицы, среди такой непогоды, что казаки-кубанцы не решились идти и повернули назад. Теперь они молчали, как будто не о них шел рассказ. Младший удивленно раскрыл бы глаза, если бы ему сказали, что он совершил подвиг…

Тотчас после обеда двое, взяв винтовки, ушли в дозор. Другие занялись каждый своим делом. Кто разбирал и смазывал винтовку, кто чинил иглою дыры на своей шинели, кто выправлял сбившийся каблук сапога. Капитан Займе улегся на постели. У него был землистый цвет лица. Болезнь сердца давала себя чувствовать. Молоденький прапорщик с трудом снял сапог, развязал портянки, и его босая нога оказалась в крови. «Нет, ничего, – сказал он, – это пустяки». Один мой знакомый говорил, что он не мог без слез видеть наших офицеров в стоптанных сапогах и в поношенных шинелях, обрызганных грязью на походе. Да, но это не только слезы грусти, но и слезы гордости.

В Ново-Дмитриевской состоялось соединение нашего отряда с Кубанским. Боевой состав наш увеличился до 6 тысяч штыков и сабель. Главное, мы получили конницу, которой нам так недоставало. Кубанцы влились в наши ряды и были подчинены одному командованию. Подчинение это было достигнуто, однако, не без сопротивления со стороны Кубанской Рады.

В станицу Ново-Дмитриевскую на совещание с генералом Корниловым прибыли атаман Филимонов, председатель Рады Рябовол, глава правительства Быч и произведенный в генералы капитан Покровский. Шли долгие и томительные переговоры. Над домом, где происходило совещание, рвались снаряды; граната разбила ворота, задрожали стекла, грязью обрызгало окна и стены; по крыше то и дело стучали шрапнельные пули, и представители Кубани все продолжали спорить и доказывать необходимость сохранения своей особой кубанской вооруженной силы. Они так вошли в роль полновластных кубанских правителей, что ничто не могло их поколебать. Суверенные права Кубани, основы народной конституции!