Первый курс

Потупившись, человек в сером костюме пробормотал какие-то невнятные извинения и понуро направился к выходу. Все присутствующие провожали его недоуменным взглядом. Все, кроме Ивана.

«Зачем приобщать к делу письменные показания свидетеля, ведь будет лучше, если суд сам его допросит?»

«Зачем приобщать к делу письменные показания свидетЕЛЯ, ВЕДЬ БУДет лучше, если суд сам его допросит?»

ЭЛЯ ВЕДЬ БУДЬ.

Эляв эдьб удь.

В глазах Голицына все померкло, затем на этом бездонно-черном фоне появилось крохотное светлое пятнышко. Только оно и существовало в этот момент во всем мире – это Иван знал абсолютно точно. Пятнышко медленно увеличивалось в размерах, оттесняя черноту мрака в стороны, к границам сознания, и вот уже можно рассмотреть его более детально. Да, это он. Эляв эдьб удь. «Белый полярный страус-людоед» на языке Альгера. Полная бессмыслица, в общем-то. Полярные страусы действительно водятся на планетах материнской системы, но они не бывают белыми – их ярко-синий окрас даже вошел в поговорку, и уж конечно же никакие они не людоеды…

– Что с вами, свидетель? Вам плохо?!

Иван открыл глаза. Он полувисел на кафедре, судорожно вцепившись побелевшими пальцами в ее верхний край и уронив голову на узкую деревянную полочку с микрофоном.

– Свидетель?! – настойчиво повторил китайско-японский судья. – Вы в состоянии продолжать допрос?

– Да, Ваша Честь, – собрав силы, твердо проговорил Голицын, выпрямляясь. – В состоянии… Более, чем когда либо, в состоянии! – его губы сами собой растянулись в широкой улыбке: он, наконец, вспомнил, кто такой изгнанный несколько секунд назад из зала заседаний человек. Это был не кто иной, как полковник Федеральной службы безопасности России Сергей Владимирович Боголюбов. Отец Леры.

Вот только откуда ему стал известен индивидуальный пароль Ивана, присвоенный ему еще на первом занятии психотехником Школы нард-кором Швуром? Откуда, если даже сам Голицын не только не знал его, но и вообще, к собственному стыду, забыл, что таковой существует в природе?!

Вместо запланированных изначально тридцати минут, допрос Ивана продолжался почти четыре с половиной часа. Вопросы задавали только судьи – ни присутствовавшим в зале разряженным в черные мантии и седые парики адвокатам Альгера и Ранолы, ни, тем более, самим инопланетянам, слова не давали. Если какая-то из сторон желала что-то уточнить у свидетеля, вопрос в письменном виде передавался суду через секретаря, и уже лишь сами члены Трибунала решали, стоит ли его озвучивать и если да – то в какой форме это делать.

Голицын заметно волновался – особенно остро это ощущалось на контрасте с его ледяным спокойствием в то время, когда Иван еще был во власти ложной памяти – однако это не мешало ему отвечать на все вопросы суда четко и по существу. Искренность же его ответов всякий раз подтверждалась беспристрастными приборами: ранолец, ожидавший, похоже, чего-то совсем иного, скрежетал за своим столом зубами, но поделать ничего не мог: Голицын, как и обещал, говорил Трибуналу правду и ничего кроме правды.

Затруднение у Ивана вызвала лишь тема, касающаяся причины резкого изменения сути его показаний: четко вспомнить последовательность событий в день его отлета в Гаагу Голицын так и не смог, его соображения на счет участия в этом деле ранольцев были весьма путаны и расплывчаты и, похоже, не убедили ни судей, ни детектор лжи.

Наконец, удостоившись резкой отповеди за попытку ввести Трибунал в заблуждение и обещания вернуться к этому вопросу позднее, выделив его в самостоятельное производство, суд отпустил Ивана восвояси. Ему строжайше запрещалось покидать пределы Гааги и настоятельно рекомендовалось постоянно находиться в своем отеле.

Вслед за старой знакомой сопровождающей, Голицын вышел в коридор, где сумел, наконец, перевести дух. Путь к выходу из здания Трибунала занял минут десять, большая часть которых вновь ушла на отпирание многочисленных дверей. Но вот, наконец, последний кордон преодолен, и, вежливо кивнув на прощание девушке, Иван оказался на улице.

До отеля, в котором его поселили, было не более получаса неспешным прогулочным шагом, но пешком ему сейчас ходить не полагалось. Нельзя было воспользоваться и городскими такси – только особыми машинами с голубой эмблемой Специального Международного Трибунала на дверцах. Еще вчера ему было на это абсолютно наплевать, но сегодня почему-то сильно раздражало. Нахмурившись, Голицын огляделся по сторонам, ища дозволенное средство передвижения; одна из машин – белый «Опель» – как раз подъезжала к подъезду Трибунала.

Автомобиль остановился прямо у ступеней парадного крыльца, его задняя правая дверца распахнулась, и на плитку тротуара ступила…

– Эмма! – оторопело выдохнул Голицын.

Девушка, вышедшая из машины, недоуменно подняла на него глаза.

– Ваня?!

Как из-под земли выросшего на пути Ивана охранника снесло, словно утлую тайскую лачугу волной цунами: со всех ног бросившись к Маклеуд, Голицын заключил ее в свои объятия.