Первый особого назначения

После обеда он похлопал себя ладонями по карманам и сказал, что сходит в магазин за папиросами.

— Проводи-ка меня, Степан, — предложил он. — Прогуляемся вдвоем до магазина.

Степка торопливо оделся и вышел вместе с отцом на улицу.

Выйдя из парадного, отец рассеянно сунул руку в карман и, вытащив портсигар, щелкнул крышкой. Степка с удивлением увидел, что в портсигаре полно папирос.

— Вот что, Степан, хочу с тобой серьезно поговорить, — сказал отец.

Степка молчал. Отец искоса быстро взглянул на него и зашагал к воротам. Степка молча шел рядом.

— Я тебя и из дому-то позвал нарочно, чтобы мать нашего разговора не услышала. Незачем ей зря волноваться. Дело вот какое, Степан. Твой Гриша, мастер глухонемой, служил в германской армии. У Гитлера.

Степке показалось, будто оглушительный гром грянул с чистого голубого неба, где редкие пушистые облачка были розовыми от заходящего солнца.

— Гриша! — вскрикнул он. — У Гитлера?..

— Да. — Отец твердо кивнул. — Это стало точно известно.

Оглушенный, едва передвигая отяжелевшие ноги, как сквозь дремоту, Степка слушал ставший глуховатым голос отца.

— Помнишь, к нам позавчера заходил наш новый начальник отдела технического контроля, Колесников Николай Максимович? Ну так вот. Я тебе, кажется, еще тогда сказал, что их часть наш город освобождала во время войны от фашистов…

Перед Степкиной памятью промелькнуло застекленное окошечко телеграфа, заляпанный чернилами и клеем стол, незнакомец в коротком, до колен, пальто, автоматическая ручка с блестящим золотым колпачком…

— Батальон, где служил Колесников, первым ворвался в наш город, — словно с другой стороны улицы доносился до Степки голос отца. — Немцы бежали. Ну, конечно, не все. Много их тогда взяли в плен. А когда город был занят, в одном из подвалов, вот тут, в двадцатом доме, нашли этого самого Гришу. Форма на нем была солдатская, немецкая.

— Как же… Как же так?.. — пробормотал Степка. — Он же глухонемой… В армию глухонемых не берут.

— Вот в том-то и загадка. Его когда задержали, так думали, что он от страха онемел. Но врачи проверили — оказалось, верно, глухонемой. — Отец докурил папиросу и сейчас же от догоревшей прикурил другую. — Ну, конечно, Николай Максимович его сразу узнал, когда увидел на улице. И за тобой пошел на телеграф — расспросить, что это за человек. А с телеграфа кинулся сразу… Ну куда надо было, туда и кинулся. Понимаешь, конечно.

— Понимаю, — шепнул Степка.

— В том месте ему сказали, что про глухонемого им все известно. Верно, был в германской армии. Какой-то офицер его с собой привез для услужений. Вроде как он с детства был увезен из России родителями в Германию, а родители сами были слугами какого-то немца эмигранта. Понял?

— Понял, — опять шепотом ответил Степка. В горле у него пересохло, и громче говорить он не мог.

— Ну вот. Отправили его, как водится во время войны, в лагерь для военнопленных. А когда пленные стали домой, на родину, уезжать, он ехать отказался. Объяснял так, что родных у него в Германии никого нет и родина его — Россия. Это все Николай Максимович узнал там… Ну, сам знаешь где. Но, хотя его предупредили, чтобы он никому об этом не рассказывал, мне-то он доверился. Из-за тебя. «У тебя, — говорит, — сынишка, видно, с этим глухонемым дружен, так ты предостереги его на всякий случай — разное бывает».

Отец помолчал немного и, так как они дошли уже до угла улицы, повернул назад.

— Ты, Степан, у меня парень уже взрослый, — заговорил он снова. — И я знаю — неразумных поступков не совершишь. Но все же надо смотреть в оба. Хоть и проверяли его всюду, этого Гришу, или как его там еще зовут, хоть и доказано, что он, правда, в России родился, но, сам понимаешь, к человеку в мысли не залезешь. Так что пораздумай сам, ходить тебе к нему или нет.

Никогда еще до сих пор отец не разговаривал со Степкой вот так, как взрослый со взрослым, серьезно и сурово. И никто в жизни еще ни разу с ним так не разговаривал.

Степка шагал рядом с отцом, и мысли его путались и прыгали в голове, как кузнечики… Он понимал, что теперь нельзя будет ходить в гости к Грише; нельзя будет взяться за теплую ручку паяльника и услышать, как шипит под его острием пахучая желтая канифоль. Неужели никогда больше не сможет он поднести к губам обжигающую кружку с ароматным сладким чаем? Неужели не придется больше испытать ту радость выполненного хорошего дела, выполненного своими руками, в которых иной раз не подозреваешь столько умения и силы?..

Они уже подходили к дому, когда Степка, потрясенный, растерянный, сунул руки в карманы курточки и нащупал пальцами два тугих шарика — две конфеты, которые тайком положил ему в карман Гриша.

Глава одиннадцатая