Первый особого назначения

Темп музыки все убыстрялся. И все быстрее, все веселее звучала чечеточная дробь. Лешка то отступал назад, чуть не натыкаясь на Павлика, то внезапно, перебирая ногами, приближался к зрителям. Быстрее, быстрее! Глаза его засверкали. На щеках проступил румянец. И когда ритм вальса стал стремительным, как вьюжная круговерть, кто-то сзади крикнул с восхищением:

— Вот дает! Вот дает!

Степка, глядевший в щелку двери, посмотрел туда, откуда раздался этот восторженный возглас, и увидел Севку Гусакова. Куда девалось сонное выражение, никогда, кажется, не сползавшее с Севкиного лица. Привскочив на скамейке, Севка вытянул шею и не сводил с танцора широко раскрытых глаз.

— Вот дает! Вот дает! — восхищался он.

Гошка дернул приятеля за руку и усадил на скамейку. Но Севка не вытерпел и опять вскочил.

Между тем звуки вальса становились все медленнее. И медленнее двигались Лешкины ноги. Он не ушел, а уплыл в дверь отрядной комнаты. И в зале рассыпались аплодисменты.

Степка, выскочивший было объявить следующий номер, должен был ждать, пока зрители успокоятся. И он видел, как на задней скамейке, широко взмахивая руками, отчаянно хлопал в ладоши Севка Гусаков.

Следующим был выход Шурика и Женьки. Степка еще не знал, что за номер они приготовили. Но Андрей предупредил его, чтобы он только объявил: «Сейчас выступят…» — и замолчал бы.

— А дальше сам увидишь, — сказал командир отряда, хитро подмигнув.

Степка так и сделал. Когда смолкли аплодисменты, он крикнул:

— Сейчас выступят…

И тут из отрядной комнаты выскочили Женька и Шурик. Они о чем-то спорили. Слова разобрать было невозможно. Тотчас же за ними показался возмущенный Андрей.

— Граждане, граждане! Вы откуда?

«Старички» умолкли, переглянулись и хором ответили:

— Мы из Миргорода. Мы старинные ваши знакомые.

— Это Иван Иванович, — сказал Женька, показывая на бородатого Шурика.

— А это мой лучший друг-приятель Иван Никифорович, — подхватил Веденеев, ткнув палкой в живот усатому Женьке.

— Ах, вот вы кто такие! — произнес Андрей.

— Приехали мы из нашего славного города Миргорода, чтобы рассказать о наших миргородских делах, — говорил Женька. — Вот, например…

— Вот, например, — подхватил Шурик, — есть у нас в Миргороде на Садовой улице двор в доме номер семнадцать.

— Какой двор! — поддержал Женька. — Прямо раздолье… Для миргородских свиней.

— Кругом грязь, ямы, канавы. Нынешним летом даже знаменитая наша миргородская лужа вся пересохла…

— Такая жара! — объяснил Женька, отдуваясь, так как пот и в самом деле катил с него градом.

— И представьте себе, — продолжал Шурик, — кругом засуха, а в доме номер семнадцать, во дворе грязь никак просохнуть не может.

— Правильно говорят! — раздался неожиданно громкий голос откуда-то сзади. — Пройти невозможно. И света во дворе нет. Ноги сломаешь.

— Вот-вот! — обрадовался Женька. — Именно ноги сломаешь.

Эта внезапная реплика еще больше вдохновила Женьку и Шурика.

— А кто же в этом виноват, дорогие Иван Иванович и Иван Никифорович? — спросил Андрей.

— Да кто же, как не наш будочник Нуратдинов! — воскликнул Женька.

В зале раздался смех. Тут были многие, кто знал пьяницу дворника из дома номер семнадцать Нуратдинова.

— А скажите, любезный Иван Иванович, — снова заговорил Женька, когда смех умолк. — Какая ваша любимая песня?

— Да какие же у нас в Миргороде песни? Известное дело — «Гляжу я на небо…» или «Распрягайте, хлопцы, коней»…

— А вот эта песня вам не знакома? — спросил Женька. — «Ландыши-и, ландыши-и, бррим, бррим-бим-бим-бим, приве-ет…»

— Нет, не знакома.

— Тогда зайдите в двадцать девятый дом. Живет там любитель музыки Игнат Култыгин.

— А, это тот, что купил себе на прошлой неделе радиолу?

— Он самый. И вот не стало жильцам спасения от этой музыки. Как придет с работы, так поставит свою «ораолу» на подоконник и заводит «Ландыши».

— Игнат, это уж не про тебя ли? — обернувшись, окликнул Тихон Фомич сидевшего позади чубатого парня лет двадцати трех.

Попало от Женьки с Шуриком и скандалисту Сапелкину, который сердито зафыркал, и жильцам шестой квартиры дома номер двадцать один, где соседи вечно ссорились между собой, и многим другим. Зрители хохотали и хлопали в ладоши. Их, кажется, особенно потешало то, что в порыве вдохновения «Иван Иванович» и «Иван Никифорович» не замечали, что усы и борода у них отклеились и болтались под носом и на подбородке.

Вспотевших и возбужденных «артистов» проводили дружными аплодисментами. Они выходили на вызовы зрителей три раза, уже без бороды и усов. Степка, стоя у двери, видел, что Севка, а с ним Гошка Рукомойников тоже хлопают в ладоши изо всех сил.

— Успокойтесь, товарищи! — убеждал зрителей Андрей. — Программа у нас большая.

— Пускай еще расскажут! — гремело в красном уголке.

— Про Миргород!

— Про Ивана Ивановича и Ивана Никифорыча!

Наконец понемногу зрители успокоились, и Андрей сказал:

— В нашем отряде много талантов. Артистов вы видели только что. Какие у нас художники, могли убедиться, прочитав нашу стенную газету. А сейчас вы увидите, что делают наши юные техники. Перед вами выступит пионер Олег Треневич с демонстрацией своей механической черепахи.