Первый парень на «горшке»

– На медузу, – морщился я, приглядываясь. – Копченую.

Петрович захлебнулся чаем и заржал.

– Медуза! – хохотал он, обтирая бородатый подбородок салфеткой. – Николаевич, когда поймать-то успел?

Гусыня предпочла спрятать улыбку за кружкой.

– Помнишь, я в начале двухтысячных на море ездил? Вот тогда и поймал.

– А коптил зачем?

– Ну, так это… чтобы хранилась дольше, – сказал Николаевич и плотно сжал губы, пока Петрович, какого-то черта, умирал от смеха, едва не сползая со стула. – Ты это, Рамилька, хочешь попробовать?

– Что попробовать? – насторожился я.

Всего за двое суток я напробовался столько всего, что потом нужно будет годами лечить ЖКТ.

– Ну, сок медузовый. Я сам делал.

– Сок? – снова посмотрел на банку и к горлу подступила тошнота. – Это вокруг неё сок? Больше похоже на то, что она плещется в собственной моче.

Петрович взорвался и вышел из-за стола, чтобы поржать, упав на диван:

– Медуз копченый, в моче моченый!

Даже Гусыня перестала прятать улыбку и тихо подхихикивала вместе со своим отцом. Одно радует – хоть на это короткое время она перестала смотреть на меня, как на врага народа.

– Пап, ну хватит тебе издеваться.

– Ладно, – снисходительно улыбнулся Николаевич. – Чайный гриб это в банке.

– Чайный гриб? – легче не стало. – А это ещё что?

– А это такая штука, которая даёт вкусный, газированный чайный квас. В жару освежает на раз-два. Попробуешь?

– Нет, – категорично мотнул головой.

Я едва смог отмыть рожу после картошки печеной, а тут какой-то гриб копченый.

– Как знаешь, – глубоко вдохнул Николаевич и вышел из-за стола. Прихватил с собой свою тарелку и оставил ее у раковины. Подошёл ко всё ещё сидящей за столом Гусыне и, положив ладони ей на плечи, чмокнул в макушку. – Спасибо, Гу́ся. Всё было очень вкусно.

– На здоровье, пап, – улыбнулась она уголками губ и, разве что не замурлыкала, провожая своего отца взглядом.

Опустил взгляд в свою тарелку. Мои отношения с батей никогда и близко не походили на то, как со своим общается Гусыня.

– А ты чего, Рамилька, поник? – спросил Николаевич.

– Он тоже готовил. Даже старался местами, – ответила за меня Гусыня.

– Молодец, Рамилька, – усмехнулся ее батя. – Но тебя целовать в маковку я не стану. Запутаюсь носом в кудрях, потом хрен оторвешь.

Не сдержался – улыбнулся.

– Эт самое! – кипишнул Петрович. – Пока я не занят, пойдёмте глянем, что там с красной машинкой. Может, чего починим.

– Что, Рамилька, думаешь? Глянем?

– Можно, – нехотя согласился я, наверняка зная, что ничего они там не починят и не поймут.

– Ключ-то взял?

– Да, – потряс я брелоком.

Снял машину с блокировки, чтобы кружащий вокруг нее Петрович смог, наконец, утолить своё неуемное любопытство.

Закинул ключ на панель.

– А что она такая низкая и плоская? – интересовался он, поглаживая тачку по крыше. – В ней лежа, что ли, ездят?

– Ага, – прыснул Николаевич. – Учитывая, с какой скоростью дурачки носятся по городу в таких машинках, ездят они сразу ногами вперед, чтобы ритуалке меньше работы было.

– Она такая… обтекаемая… – с трудом подавил в себе нервный взрыв, когда Петрович оперся своей пятерней о лобовое стекло и попытался через тонировку разглядеть, что там внутри. – …для того, чтобы было меньше сопротивления воздуху.

– Да знаем мы, – чуть поднял бровь Николаевич и посмотрел на меня с легким укором. – Тоже физику в школе проходили. Сесть-то за руль можно? Посмотреть, что там да как?

– Да, можно.

Перекатив сигарету в уголок губ, батя Гусыни открыл водительскую дверцу и, сложившись пополам, заглянул в салон. Присвистнул. – Не, я сюда не влезу. Она же для детей. Петрович, давай ты садись. Ты поменьше меня будешь.

– И сильно я меньше тебя? – фыркнул Петрович и, оттеснив Николаевича, тоже заглянул в салон. – Ля, как тут красиво! Как в театре.

– Садись давай! – шлепнул его по спине батя Гусыни. – Пробуй заводить, смотри на панель, а я пока под крышкой посмотрю. Может, так что видно будет.

– Сейчас всё решим, Рамилька, – заверил меня мужик, залезая в машину.

Когда он зацепил коленом руль, я с трудом подавил в себе желание схватить его за шкирку и как обделавшегося кота вышвырнуть подальше. Вместо этого резко и глубоко вдохнул, возвел взгляд в небо, чтобы не видеть, как Петрович там усаживается, возможно, даже с ногами на сидении, а затем посмотрел на участок, где Гусыня в полной гармонии с собой и природой била палкой маленький ковёр.

Дурдом на выезде.

– Ну, что ты там? – спросил Петрович, разглядывая движок под поднятой крышкой капота. – Сел?

– Да сел-сел, – кряхтел Петрович. – Как в горшок задница провалилась. Рамилька, ты жопу не царапаешь, когда ездишь?

Молча закатил глаза.

– Заводи давай, – скомандовал Николаевич.

– А куда и что вставлять-то?

– Мозг в черепную коробку, Петрович, с утра надо вставлять, – усмехнулся Николаевич и подошёл с водительской стороны. – Там, наверное, всё с кнопки запускается.