Первый шпион Америки

— В России умные люди говорят и по-английски, такие, как Ленин, Троцкий, Чичерин, а с дураками я не общаюсь! — парировал Рей. — Кстати, я подбиваю русских отдать нам в концессию лет на десять Камчатку и кое-какие места в Сибири. В принципе я всех уже уговорил, Ленин согласен, и этот проект я повезу на утверждение Вильсону. Бросай этого канцеляриста Пула и свои шпионские страсти, поехали со мной, я устрою тебе протекцию, и ты первым откроешь на Камчатке свою компанию. Мне дашь скромный, но хороший процент. Я тебя уверяю, ты через год станешь миллионером, а я богачом. Через два — ты миллиардером, а я миллионером. Там нерестилища лососевых рыб, а это красная икра, мы станем единственными поставщиками икры в Америку, там пушнина, каменный уголь, лес, золото, вулканы, гейзеры, это благословенный край, надо немедленно открывать там свое дело и ехать. На Камчатке много русских, рабочая сила почти даром, и кому, как не тебе, ехать и открывать свои компании?! Я добьюсь там себе поста губернатора, и вдвоем мы сколотим мощный капитал! Это будет вторая Аляска! Ты слышишь, о чем я тебе говорю?!

Робинс, взахлеб рассказывавший об этом проекте, остановился в азарте и, притянув Каламатиано к себе, продолжал говорить, брызгая слюной ему в лицо.

— Ну хорошо, хорошо! — Ксенофон Дмитриевич еле вырвался из объятий полковника, достал платок и вытер лицо.

— Извини, — проговорил Рей. — Но когда я думаю об этом, меня начинает лихорадить. Сколько времени ушло впустую, и это при моей-то энергии. Я бы сейчас все бросил и побежал следом за этой дивой, повел ее в «Савой» или отправился в «Стрельну», погружаясь в пучину ее ласк, зная, что мои капиталы на родине растут, а завтра мы бы уехали в Италию и там наслаждались бы шумом волн, живя где-нибудь в замке на Капри. На что ушла моя жизнь, Ксенофон? И сбудутся ли вообще когда-нибудь мои мечты? На меня еще обращают внимание хорошенькие женщины, но через десять — пятнадцать лет они равнодушно будут проходить мимо. Посмотри на меня и задумайся о своей судьбе. Мы с тобой достойны лучшей участи! Ты согласен?

— Наверное…

— Ты поедешь со мной на Камчатку?

— Надо подумать.

— Ты что, с ума сошел?! — темпераментно вскричал Рей. — Какой идиот думает над такими вещами?! Их надо хватать немедленно!

Они шли уже по Тверской, когда им навстречу проехал грузовик с солдатами, а потом четким шагом промаршировал отряд матросов. Командир шел сбоку, чуть пригнувшись, держа руку на деревянной кобуре с маузером и готовясь в любой момент выхватить его и начать пальбу. Коренастый, приземистый, с веснушчатым круглым лицом и жесткими пшеничными усиками, зло торчащими в разные стороны, он сразу же заметил Робинса и Каламатиано в шляпах, дорогих пальто, и взгляд его неожиданно посуровел, точно он встретил заклятых врагов.

— Вот таких буржуев скоро будем вешать на фонарях повсеместно! — поравнявшись, вместе со злобой выдохнул он в лицо Каламатиано, и тот даже отшатнулся от этой угрозы и чуть не упал. Робинс успел его подхватить и поставил на ноги.

Отряд матросов пронесся мимо. Ксенофон Дмитриевич остановился и, оглянувшись, долго смотрел им вслед. Под сердцем возникла странная пустота, и он впервые ощутил неподдельный страх. «А ведь этот веснушчатый и глазом не моргнет — повесит, — подумал он. — Даже имя и фамилию не спросит. Повесит только за то, что мы одеты в добротные пальто, на нас шляпы и рубашка с галстуком, а не гимнастерка. Теперь это власть зверя, как кричал полоумный юродивый в цепях и дерюгах возле церкви Всех Святых на Сретенке». Ксенофон Дмитриевич крестил там сына, когда жил на Цветном бульваре. Батюшка Гавриил, занимавший пост священника, был ему знаком. Он и привечал у себя юродивых. Это случилось вдень 23 января, когда был опубликован декрет Совнаркома об отделении церкви от государства и школы от церкви. Мела жуткая метель, Каламатиано проходил мимо церкви Всех Святых и, увидев в церковном дворе полуголого юродивого, выкрикивающего странные слова, остановился, чтобы послушать его.

— Псы семиголовые со звездами на лбу пожирают теперь матушку Русь, рвут ее на кровавые клочья и выдыхают из себя зловонный смрад. Еще немного — и луна сделается как кровь и звезды падут на землю, как смоковница. И умираем мы, как сказано у Иоанна, от полынной горечи во рту, и кровь наша делается такой же горькой, как полынь. Красная саранча затмила солнце и кусает нас, и нет от нее спасенья, ибо везде она, ползающая, летающая и ненасытная, и кровь леденеет в жилах от ее стеклянных глаз, — хриплым голосом выкрикивал юродивый, и разные люди, среди них, как усмотрел Ксенофон Дмитриевич, были и гимназисты, не шелохнувшись, несмотря на метель и мороз, точно завороженные, слушали его.

На автомобиле подъехал такой же веснушчатый матросик — а может быть, и был тот же самый — в черном бушлате и в бескозырке, закричал: «Расходись!» — и выхватил из картонной кобуры, болтавшейся на бедре, маузер.