Первый шпион Америки

— Козни врагов, — помрачнев и забирая бумаги, вздохнул Робинс. — Дэвид Френсис желчью исходит, когда видит меня, потому что я вас, Ильича и тебя, везде защищаю и критикую политику Вильсона. Им это не нравится. Мой приятель из Вашингтона уже проинформировал меня, что нынешний посол приложил к этому руку. Но я вернусь, Лев. Им меня не сломить! Вот ради этого вернусь! — И он потряс бумагами.

— У меня вызвало некоторое недоумение создание вашего Информационного бюро, — без перехода неожиданно обратился Троцкий к Каламатиано, видимо, стараясь пояснить это возникшее напряжение. — Меня смутила причина, которую назвал консул Девитт Пул в письме на имя наркома Чичерина: «из-за полного запрещения всей прессы, кроме большевистской». Вы могли бы поподробнее рассказать, с какими целями такое Бюро создавалось?

— Безусловно…

— Я только хочу сразу сказать, дабы не было вопросов и недоразумений, — прервал его Троцкий, — что это мы отменили цензуру и провозгласили свободу слова. — Троцкий взял с края стола ворох газет и перебросил их Каламатиано. — Вот я утром попросил своего помощника накупить этих так называемых небольшсвистских газетенок: «Наш голос», «Воля труда», «Дни», «Дело рабочего», «Друг народа», «Газета — друг», «Знамя борьбы». Вы почитайте их, они все захлебываются злобным воем против нас! Да, мы запретили всякие черносотенные газетенки, которые в открытую вели бешеную пропаганду против нас, призывая к свержению строя. Но тут уж извините, любое правительство не потерпит таких призывов. Остальные же нсбольшсвистскис издания остались. Я стою за то, чтобы запретить и их, но пока этих газетенок еще достаточно, чтобы вам не создавать собственное информационное издание. Впрочем, коли есть деньги, создавайте. Меня и Владимира Ильича в этом вопросе волнует только одно: если вы такое значение придавали этим черносотенным и контрреволюционным газетенкам, что теперь без них и света белого не видите, то, значит, и раньше, и далее впредь вы намереваетесь освещать все происходящее в Советской России с точки зрения наших врагов. Поэтому ликвидация бандитов-анархистов в ночь на 12 апреля, произведенная органами ВЧК, будет звучать так: «Большевики ликвидируют своих соратников-революционеров, потому что не хотят делиться властью».

— А разве это не так? — усмехнулся Каламатиано. Фраза выскочила невольно, Ксенофон и сам не ожидал, что «озвучит» эту высказанную еще в «Яре» Локкартом мысль. Повисла пауза. Даже Робинс оторвался от своих бумаг и растерянно посмотрел на соотечественника.

— Тебя неправильно информировали, — вмешался Рей. — Нам с Робертом Петерс рассказывал, как анархисты грабили, жгли, убивали, творили самый настоящий произвол, наводя панику на москвичей!

— Мы бы не хотели, господин Каламатиано, лишь в силу того, что вы нас недолюбливаете, предстать перед американским пролетариатом этакими монстрами, сосущими человеческую кровь. Я работал в Америке, выпускал там газету и очень люблю эту страну, где самый доверчивый читатель. Его легко обмануть, воспитать из него врага Советской власти. Это, возможно, необходимо господину Пулу, но ведь вы наполовину русский, вы должны понимать Россию и ее народ.

— Я его понимаю. Я тоже православный, Лев Давыдович, а Россия всегда была религиозной страной. Вы посмотрите в окно, товарищ народный комиссар по военным и морским делам. Москву всегда называли «сорок сороков», почти две тысячи церквей, малых и больших, и это строилось, накапливалось веками, как и сама вера. А теперь вы хотите в одночасье до основания все разрушить, а затем «мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем». Извините, но кто был ничем, тот ничем и должен остаться. Из ничего ничего и не получается. Или вы хотите перечеркнуть и элементарную логику?

Робинс сидел как на раскаленных углях, понимая, что собственными руками выпустил джинна из бутылки. Какого черта Каламатиано потребовалось затевать эту дискуссию в кабинете одного из вождей новой власти? Троцкий слушал внимательно, но по его колючему взгляду можно было предположить, какая буря негодования бушует в его сердце.

— Если потребуется, мы перечеркнем и ее, эту вашу элементарную, а я бы уточнил — буржуазную, логику! У нас есть своя революционная логика, и мы хотим, чтобы все происходящее измерялось ею. И чтобы вы с ее позиций рассказывали о наших событиях!

— Для этого вам надо принять меня в вашу партию, — усмехнулся Каламатиано.

— Если дело только в этом, то мы примем! Подавайте заявление! Я лично дам вам рекомендацию!

— Давай вступим, Ксенофон, вместе! Мы будем первыми большевиками в Америке! — радостно сверкнул глазами Рей.

— Я крещеный, мне нельзя…

— Ленин тоже был крещен, — заметил Троцкий.

— Все, вступаем! — загорелся Робинс. — Второго предложения не будет!

— Пишите заявления, и завтра же мы вручим вам партийные билеты! — усмехнувшись, пообещал наркомвоенмор. — Но вы должны будете подчиняться партийной дисциплине.

— Давай, Ксенофон! — Рей даже отложил свои бумаги, чтобы писать заявление. — Нам оказывают великое доверие!

— Нет, я пока воздержусь… Вступай один.