Первый шпион Америки

Он сам не понимал, почему залез на чердак, а потом выбрался на крышу. Наверное, просто деваться было некуда, а потом Паша любил рискованные авантюры. Эта привычка осталась еще с фронта. Там пуля чаще всего на, ходила осторожного тихоню.

Паша посидел на краю крыши минуты две, продрог еще сильнее и уже решил, что рисковать не стоит, перевернулся на живот, ухватился рукой за загиб, чтобы подтянуться на руках и подобраться к люку, но рука в перчатке соскользнула, и он в одно мгновение полетел вниз. К счастью, он находился прямо над балконом и через секунду уже стоял на нем, не успев даже испугаться.

Балконная дверь была занавешена плотной портьерой, и его падение прошло незамеченным. Постояв перед дверью и поняв, что его падение никого не вспугнуло в доме, он осторожно открыл первую дверь и нажал на вторую. Она не поддалась. Мешал верхний шпингалет. Паша потянул ее на себя, пытаясь высвободить запор, и потихоньку стал его расшатывать. На его удачу, балкон вел в другую комнату, потому что он почти не слышал голосов. Через пару минут шпингалет тихо сполз вниз, и дверь поддалась. Брауде очутился в спальне. Он прикрыл дверь, поправил портьеру, осмотрелся. Широкая оттоманка, комод для белья из карельской березы, туалетный столик с массой всяких флакончиков с духами и кремами, такой же шкаф с книгами.

Брауде подошел к двери, прислушался и понял, что его рискованнее предприятие оказалось напрасным. Гости и хозяева говорили по-английски, а его Паша почти не знал. На фронте он неплохо поднаторел в немецком, который изучал еще в гимназии, а с английским у него и в гимназические годы не ладилось. В артиллерийском училище он забыл и те скудные познания, которые имел по английскому, и сейчас не мог понять ни одного слова. Об этом стоило подумать раньше: Локкарт, Робинс и Каламатиано — люди одной языковой группы и, естественно, между собой говорят на родном языке.

Из гостиной пахло жареным мясом, хорошей селедкой с уксусом, и Павел вспомнил, что с утра он ничего не ел. Перед уходом из дома он выпил лишь стакан полусладкого морковного чая. Хлеб он не мог выкупить по карточкам уже второй день, а неделю назад кончились и запасы сухарей. Теперь же мало того, что очутился в западне, от запахов съестного закружилась голова, и он чуть не грохнулся в голодный обморок: голова закружилась, и Павел в один миг очутился лежащим на оттоманке. Если б не она, он свалился бы на пол и выдал себя.

Раздался стук во входную дверь. Паша поднялся и спрятался в угол. Заскрипела дверь, возникли новые голоса, другой язык, французский, который Павел знал более сносно, но пришедшие после первых приветственных фраз тоже перешли на английский.

Послышались шаги, кто-то направлялся в спальню, и капитан вжался в угол. Вытащил револьвер. Если его обнаружат, он воспользуется им, чтобы проложить себе дорогу к двери. Стрелять он не собирался. Так, пригрозить в лучшем случае. Дверь распахнулась, к счастью капитана, ее не думали закрывать. Женщина прошла к шкафу с книгами, вытащила одну из книг и вернулась в гостиную, заговорив о чем-то по-английски и не закрыв дверь. Теперь Павел даже не мог выйти из угла. Из всех английских слов Брауде уловил лишь два: «Ульянов-Ленин», ви-димо, хозяйка показывала кому-то книгу советского вождя. Не в силах больше стоять на ногах, Павел тихо сполз на пол и вытянул ноги. Лишь привалившись к стене, он понял, что устал смертельно и глаза сами по себе закрываются. Он почти три минуты отчаянно боролся со сном, но стоило ему, приложив нечеловеческие усилия, разлепить веки, как они мгновенно закрывались, и он начинал стремительно падать в прохладный колодец снов. Не долетев до дна, он за что-то цеплялся, с трудом выкарабкиваясь из липкой паутины сновидений, и снова падал, и снова пытался выбраться, пока не обессилел вконец и не заснул, уронив голову на грудь.

Дым гаванских сигар плавал над столом. Закурил даже Ксенофон Дмитриевич, вспомнив о сигаре, взятой им у Пула, которую он механически сунул в карманчик жилетки.

Пришли Садуль и Рене Маршан. С журналистом из «Фигаро» Каламатиано и Робинс были незнакомы, но Жак аттестовал друга как горячего сторонника новой власти, который тотчас загорелся идеей создания интернационального отряда. Они и задержались, потому что ездили к друзьям и агитировали их вступать в отряд.

— И как, успешно? — спросил Робинс.

— Мы уже записали пять человек! — радостно сверкнув глазами, заговорил Жак. — Трое из них умеют стрелять, правда, мы записали одну женщину, это Николь, подруга Рене, тоже журналистка, она согласилась стать сестрой милосердия. В отряде же нужны будут санитары?

— Безусловно! — горячо поддержал его Робинс.

Он точно нарочно распалял Садуля, желая в душе посмеяться над его революционной горячностью.

— Ренс подал блестящую идею! — воскликнул Садуль. — Скажи, Ренс!