Первый, случайный, единственный

И она не понимала, как же успевает любоваться всем этим – живыми чертами его лица, загорелыми, словно калеными, плечами… Не понимала, потому что уже чувствовала его внутри себя – он уже заполнял ее всю, это было так сильно, так почти больно, что ни о чем думать было невозможно, да она и не думала, это нельзя было назвать мыслями – то, что с нею происходило. И при этом она видела его всего, и от того, что было у нее перед глазами, ей было даже лучше, чем от того, что было в ее теле.

Да она и не успела понять, что происходит в ее теле. Почти сразу же, как только она почувствовала его внутри себя, Георгий застонал, вздрогнул и забился над нею, и так забился, что ей даже страшно стало. Она не думала, что такой стон и такие судороги могут означать наслаждение; ей казалось, только боль.

Это длилось так долго – судороги, биенье, стон, – что она обняла Георгия за шею, стала целовать его намертво стиснутые губы, словно пытаясь успокоить. Наконец губы разжались, он тяжело выдохнул и замер. Полина почувствовала, что весь он становится тяжелее, и чуть сама не вскрикнула: ей показалось, что еще мгновенье – и он раздавит ее. Но он приподнялся на локтях и лег на спину.

Глаза у Георгия были закрыты, грудь прерывисто вздымалась. Прижавшись виском к его плечу, Полина чувствовала себя так, как только однажды, на Казантипе, когда в шторм, сама того не заметив, заплыла далеко в море, а потом не знала, как вернуться обратно к берегу, и долго качалась на тяжелых волнах.

Но сейчас ей никуда не хотелось возвращаться. Она лежала у Георгия на плече и слушала, как он дышит и как бьется его сердце.

Он открыл глаза, посмотрел на нее; взгляд у него был виноватый.

– Не обижайся, Полин, – шепнул он, целуя ее в макушку. – Сам не пойму, как это я так… Испугал я тебя?

Ей стало так смешно, что она фыркнула прямо ему в плечо.

– Страшное дело, – кивнула она, заглядывая в его смущенные глаза. – Я теперь и спать, наверное, от страха не смогу.

– Ну что ты смеешься? – Георгий тоже улыбнулся. – Слова не сказал, набросился, как… Но я, понимаешь, так себя завел, что думал, изнутри меня разорвет, – тем же виноватым тоном объяснил он. – Мне почему-то все время казалось, что с тобой случилось что-то. Черт его знает, что это на меня нашло, но я ничего с собой поделать не мог, в самолете сидеть даже не мог, туда-сюда ходил всю дорогу, как припадочный, а потом тебя увидел – и… Ну, вот оно так и получилось. Выплеснулось все. Не обижайся, а? Я больше не буду, – пообещал он.

– Нет, ты уж давай будь, – засмеялась Полина. – А то, когда тебя нету… ничего тогда и нету.

– Тебе же холодно, – вдруг заметил он. – Приподнимись-ка, я одеяло сниму с кровати, укроемся.

– Не надо одеяло. Ты такой горячий, что с тобой просто так можно лежать. И разве холодно?

– Холодно, – кивнул Георгий. – А ты не чувствуешь?

– Не-а, – покачала головой Полина. – И почему же холодно? Я вроде топила…

– Ты вьюшку не закрыла, – улыбнулся он. – Видишь, она сверху в печке торчит? Весь жар в трубу выскочил.

– А говоришь, темнеть мне не надо! – расстроенно сказала она. – Что ни сделаю, то одна сплошная дурость!

– Это лучше, чем раньше времени закрыть, – возразил он. – Угорела бы, что б я тогда делал?

– Я же говорю, вечно из двух дуростей выбираю, – кивнула Полина. – Надо тебе это?

– Надо, надо, – засмеялся Георгий. – Тебя мне надо и все твои дурости в придачу. Не вставай, я сейчас опять лягу, даже одеваться не буду, – сказал он, заметив, что она поднимается с кровати вслед за ним. – Растоплю только.

Он все-таки надел джинсы – наверное, стеснялся ходить при ней голый. А ей было жалко, что он стесняется, потому что ужасно нравилось смотреть на него, голого. Впрочем, и так было хорошо – мускулы перекатывались у него на спине, с едва заметной, но вместе с тем явственной мощью двигались на плечах, когда он складывал в печь дрова, присев рядом на корточки… А когда он снова поднялся во весь рост, то задел лбом лампу, которая свисала с потолка на медных цепочках.

Лампа закачалась. Полина засмеялась.

– Просто тут потолки низкие, – сказал Георгий, потирая лоб. – Ты чего смеешься?

– Нравится мне на тебя смотреть, – объяснила она.

– Разве что смотреть! – хмыкнул он. – Ничего, может, тебе потом еще что-нибудь со мной делать понравится.

– Мне и так… – начала было она, но Георгий уже сел на край кровати, наклонился над нею и закрыл ей рот губами.

– «И так» – это ерунда, – шепнул он потом. – Мне-то с тобой совсем хорошо, всему хорошо. Ты не обижайся, я не всегда такой буду… торопливый.

– Я не обижаюсь. – Полина поцеловала его в подбородок, потому что выше не дотянулась. – Ты, Егорушка… Тебе нехорошо, когда я тебя так называю? – спросила она, заметив, что он вздрогнул.

– Мне очень хорошо, когда… ты меня так называешь, – помедлив, ответил он.

– Ты такой родной, – сказала Полина. – Просто ужас, какой ты родной. Мы с тобой месяц всего знакомы. Как же это получилось, а?

– Вот так. – Георгий едва заметно улыбнулся и поцеловал ее. – И вот так. – Он лег рядом, и Полина снова по самую макушку спряталась в кольце его рук. – Я же тебя люблю, Полина…