Первый, случайный, единственный

Он оказался рядом с открытой дверью сарая так быстро, словно не полз, а бежал. Даже камера не мешала – настолько увеличились силы от смертельной опасности. Полутемный, с маленьким окошком сарай был предназначен для хозяйственного инвентаря. У стен стояли вилы, грабли, косы, посередине – тачка с одним колесом. Георгий привалился к стене, отдышался, пытаясь утишить бешеное биение сердца… И тут понял, что Валеры рядом нет.

Он подполз к двери и выглянул из сарая. Валера лежал посреди двора лицом вверх, раскинув руки.

«Что же он, не полз, что ли? – Георгий почувствовал, что ужас пронизывает его от макушки до пяток. – Почему так лежит, как будто стоял и навзничь упал?»

Но думать об этом было некогда. Георгий положил камеру на земляной пол и выполз из сарая во двор.

Он еще надеялся, что, пока доползет до Валеры, тот сам двинется ему навстречу. Ну, может, взрывом его оглушило, придет в себя… Но, оказавшись рядом с Валерой, Георгий увидел, что никуда тот уже не двинется.

Не надо было искать пульс, чтобы понять: когда снесена половина головы, живым человек быть не может.

Георгию показалось, что у него самого сносит голову – кожа на ней стянулась, волосы встали дыбом. Издав какой-то жуткий горловой звук, он взвалил на себя мертвого Валеру и пополз к сараю.

Глава 4

Над тем, какую будет делать мозаику, Полина долго не размышляла. Вернее, она и совсем над этим не размышляла – она словно угадала это в себе, как угадывают безотчетные, но сильные желания.

Зернышко, которое непонятно откуда залетело в душу, впервые шевельнулось в ней тем вечером, когда Полина разговаривала с Юрой в Лефортовском парке. Вспомнила наскальные рисунки, которые первобытный человек делал с тем же восторгом, с которым она делала мозаику, всплыла в памяти Якутия, где эти рисунки нашлись… А потом всплыли и какие-то слышанные краем уха истории про якутских богов – и сразу вспыхнул интерес, и стало понятно, что всплыли они не зря.

Про якутских богов, да и вообще про Якутию Полина ничего не знала, но это были все-таки не тайны внеземных цивилизаций – разузнать об этом побольше оказалось нетрудно. Даже ходить далеко не пришлось: в огромной гриневской библиотеке она обнаружила толстый том якутского эпоса. Как он там оказался, если дедушка Юрий Илларионович занимался вовсе не якутским эпосом, а русской лингвистикой, было совершенно непонятно. Но Полина еще со времен своих школьных рефератов знала: в дедушкиной библиотеке есть все, что может ей когда-нибудь понадобиться, потому что там есть даже то, что не понадобится ей никогда.

– Знаешь, как мы ее со старой квартиры перевозили, библиотеку! – вспоминал папа. – Мы ведь с бабушкой Милей на Большой Ордынке жили, в коммуналке, это потом на Аэропорт переехали, когда она кооперативную квартиру получила. Так вот, бабушка считала, что книги вообще перевезти невозможно, потому что, если мы их уберем, то в комнате потолки обвалятся. А что ты смеешься? – Он и сам улыбался. – Между прочим, профессор, у которого дедушка твой учился, в тридцатые годы специальную бумагу от городских властей получил. Что его квартира капитальному ремонту не подлежит, потому что, если из нее книги вынести, то изменится баланс дома и здание разрушится.

Видно, дедушка запомнил библиотеку своего профессора и по ее образцу собрал собственную.

Полина вообще-то читала не так самозабвенно, как Ева, но якутский эпос – бесчисленные стихотворные строфы, называвшиеся олонхо, – проглотила просто за одну ночь. Очень уж точно, словно по заказу, все это ложилось на ее нынешние мысли! В олонхо действительно чувствовалась та изначальность, которая в ее сознании сразу связалась с мозаикой. Да и просто много их было, этих маленьких строф, и этим они напоминали кусочки смальты, мелкие камешки.

В якутском эпосе происходили какие-то мощные, страшные события: кружился, гудя и расплескиваясь, как лохань, бедственный преисподний мир, охваченный багрово-синим огнем, и существовало еще какое-то девятое небо, и это небо было объято голубым огнем и расплескивалось, как вода в лукошке берестяном…

«Если прямо отсюда идти на восток, там, где край лучистых небес – пешеходно-слоистых небес, где земли конечный рубеж, затуманенный синевой, загибается вверх, как лыжный носок; за высокой медной горой, где рождается месяц по вечерам за серебряною горой…» – читала Полина.

И единственное, чего ей хотелось после этих завораживающих слов, – немедленно оказаться прямо в Якутии, на краю этих самых пешеходно-слоистых небес, где земля то ли кончается, то ли, наоборот, начинается…

Но Якутия, конечно, была за гранью реальности, а вот мозаика была реальна, прекрасна и свербила в кончиках пальцев.