Первый среди равных. Повесть о Гракхе Бабёфе

— Булочника и булочницу в Париж! — вторили на заседаниях дистриктов.[12]

Попытка зажать столицу в тисках голода — это понимали все — была лишь частью нового контрреволюционного плана, задуманного двором.

30

Постепенно оправляясь от шока, полученного в день взятия Бастилии, защитники «старого порядка» начали готовиться к реваншу.

14 сентября король, не доверявший версальским воинским частям, вызвал Фландрский полк, стоявший в Дуэ. 1 октября в Оперном зале дворца был дан торжественный банкет в честь офицеров полка. В разгар торжества появился Людовик XVI, держа на руках маленького наследника престола. В порыве верноподданнических чувств пьяные офицеры топтали революционные кокарды и давали страшные клятвы…

Обо всём этом, разумеется, вскоре стало известно в столице. Обеспокоенный судьбой революции, голодный и возмущённый народ слишком хорошо помнил июльские дни. Теперь победители Бастилии вновь должны были взять дело в свои руки. «Ами дю пёпль» Марата призвал народ к вооруженному походу, чтобы сорвать контрреволюционные приготовления двора. Впереди округов столицы стал дистрикт Кордельеров, возглавляемый адвокатом Дантоном.

5 октября несметные толпы парижан — среди них свыше шести тысяч женщин — двинулись в грандиозный поход на резиденцию короля.

На следующее утро произошло столкновение с королевской стражей; народ ворвался во дворец. Перепуганный Людовик, сопровождаемый Лафайетом, начальником национальной гвардии Парижа, вышел на балкон дворца, чтобы показаться своим «добрым подданным», В тот вечер король, окружённый многотысячной толпой, переехал в столицу.

«Теперь всего будет вволю; мы вернули булочника и булочницу в Париж…»

Этой репликой участников похода на Версаль и закончил Бабёф свою реляцию о событиях 5–6 октября, отправленную им некоему издателю в Лондон. Этой корреспонденцией он думал (и снова тщетно) хоть что-то заработать.

Не принёс ему денег и наконец опубликованный «Постоянный кадастр»: расходы на печатание перекрыли доходы от продажи книги. Тем не менее он покидал Париж 17 октября в состоянии душевного подъёма. Он верил: великий перелом начался.

31

Три месяца, проведённые в столице, оставили неизгладимый след в сознании Бабёфа. И потом, в Руа, он продолжал внимательно приглядываться ко всему происходившему на главной арене — в Париже, в Учредительном собрании.

Его поражала крайняя противоречивость декретов законодателей, призванных революцией дать новые порядки стране. Эта противоречивость настолько била в глаза, что казалось, будто два разных Собрания издавали две противоположные серии законов, согласовать и примирить которые было невозможно.

В соответствии с августовской Декларацией нрав, провозгласившей равенство всех граждан перед законом, Учредительное собрание упразднило прежние сословия, ликвидировало институт наследственного дворянства и объявило всех французов абсолютно равноправными. Но «равноправие» это тут же уничтожалось: все неимущие и малоимущие лишались избирательных прав, произвольно зачисляясь в категорию «пассивных граждан». «Активными гражданами» была признана лишь верхушка налогоплательщиков, составлявшая около шестой части населения страны.

Декретировав уничтожение феодального строя, конфисковав и превратив в «национальные имущества» бывшие владения церкви, Собрание, однако, предписало крестьянам впредь до выкупа неукоснительно выполнять повинности за землю, остававшуюся собственностью бывших феодалов.

Проведя административную реформу и отменив как будто все архаические учреждения и порядки, лидеры буржуазии сохранили при этом все прежние прямые и косвенные налоги, в том числе и ненавистную «габель» — соляной налог.

Торжественно провозгласив свободу слова, печати, собраний, законодатели вместе с тем поспешили начать репрессии против вольнолюбивых журналистов, запретили профессиональные союзы и стачки и ввели «военный закон», разрешавший муниципальным властям открывать огонь по «незаконным сборищам».

Впрочем, чему было здесь особенно удивляться?

Всё это лишь подтверждало мысль Бабёфа о противоречивости интересов бывшего третьего сословия, о его неоднородности, о быстрой перемене позиций богатых либералов.

Взять, к примеру, Александра Ламета, одного из главных лидеров левой группировки Собрания; с какой ловкостью он щеголяет своими «великодушными чувствами», как мастерски умеет облечь в возвышенную форму тривиальную для всех богачей мысль о нерушимости частной собственности! Просматривая текст одной из его речей, Бабёф записал для себя: «Он хочет представиться овечкой для того, чтобы пристать к стаду, но мы очень ошиблись бы, не признав в нем хищного волка, который станет впоследствии свирепствовать в поисках жертвы для своих клыков…»