Первый ученик

Грош повернулся и увидел, как мальчик сморщил нос, задумался на секунду, а затем кивнул. Его полностью устроило это обещание. Взрослые кажутся детям великанами из сказки, видятся чем-то большим, чем являются на самом деле, обладателями тайных знаний.

— Керифонт из последних сил поднял руки и положил их на нагретый солнцем камень, — женщина коснулась головы сына. — И камень впитал его силу, из золотого став красным. Защитник потерял сознание, здесь и нашли его воины спустя два дня.

«А чего не через две недели?» — Макс ухмыльнулся, ведя мысленный диалог. «Хватились, значит. Единственный защитник человечества лазает по горам, а им и горя мало».

— Воины спасли его, — голос пацана дрогнул, словно он слушал эту историю впервые.

— Спасли. Они принесли его назад. И камень тоже. Но лишь спустя время все узнали, что Керифонт сделал для людей, а что сделал камень для гор. Каждый, кто коснулся прозрачных граней, стал псионником. Все воины, сменявшие друг друга у носилок Керифонта, по очереди несли кристалл, и он наделял их силой. Он впитал силу одного, умножил ее и разделил между людьми и камнями. Целый отряд стал пси, а все камни, найденные в горах, стали отражением первого кристалла. Они превратились в кад-арты, вид-арты, сем-аши и выбирали себе людей, которых могли оградить от вернувшихся, — женщина вздохнула. — У воинов родились дети, внуки. Дар пробудился в потомках, из века в век их становилось все больше.

— А Керифонт? — грустно спросил мальчик.

— Он лишился силы навсегда, — ответила мать. — Но люди в благодарность за жертву избрали его Императором.

«Ну, предположим, не Императором, а Князем», — снова про себя возразил Макс, — «Императором стал его праправнук, огнем и мечом присоединивший к землям отцов Ладию, Перискор, Винию, Бронер[13]. Да и с избранием все не так просто, ведь откуда-то Керифонт взял своих воинов».

— С тех пор в роду Императоров рождались только люди.

— А камень? — юный псионник приподнял голову. — Куда делся камень?

— Говорят, он хранится в императорской сокровищнице.

— Он по-прежнему волшебный?

— Думаю, да, — мать взлохматила каштановые волосы.

Хороший камушек. Заверните два. Грош побарабанил пальцами по подлокотнику.

Автобус фыркнул и заурчал двигателем. Пассажиры радостно загомонили, мальчишка подскочил на месте и завертел головой, женщина улыбнулась.

До Троворота оставалось еще полтора часа.

Мать была бледна, но относительно цела (и, слава императору, не собиралась умирать), пусть конструкция вокруг ее колена и выглядела устрашающе.

— Максим, — она протянула руки, и он, присев рядом, положил на них голову, совсем как тот мальчишка из автобуса. В основном потому, что не хотел видеть, как она постарела за прошедший год, как новые морщины расчертили лицо, как резко обозначились скулы, набрякли веки, посветлели некогда такие же темные, как у него, глаза. Пока он был рядом, изменения казались незаметными, но стоило ему уехать, и все изменилось. Они изменились: она, он, отец. И он не хотел, чтобы она увидела отражение этих перемен в его глазах.

— Как ты? — глухо спросил он.

— Ничего, Макс, уже ничего.

— Как это случилось? — прозвучавшая помимо воли резкость в голосе заставила женщину на соседней койке вздрогнуть.

— Да, глупость полная. Несла пакеты с продуктами, устала, в голове лишь одна мысль, что сериал вот-вот начнется, ну, и поставила ногу мимо ступеньки. Сама виновата.

Грош поднялся и посмотрел матери в лицо.

— Тебя надолго отпустили? — быстрый вопрос, словно она опасалась, что он начнет задавать свои.

— У меня есть время проследить, чтобы это не повторилось, — Грош встал, посмотрел на съежившуюся на сером казенном белье женщину и почувствовал себя взрослым, ощутил великаном из сказки. Когда все успело так измениться?

— Ты ведь не уйдешь сейчас? — испуганно спросила мать, и он услышал за ее словами много такого, чего бы не хотел. — Скоро придет врач, опять будет говорить об операции, терапии. Максим, — голос сорвался, и она приложила руку к груди, пальцы с короткими обломанными ногтями чуть дрожали.

Он знал, о чем она его просит, видел, чего на самом деле боится. Всегда боялась, все равно не мог отказать. Не мог уйти.

Грош опустился обратно на кровать, воздух в палате показался ему спертым, а взгляды, бросаемые соседкой, навязчивыми и слишком жалостливыми. Он в жалости не нуждался. Ни в чьей.

— Я поговорю с врачом, — пообещал он, сжав ее руку.

Итог этих разговоров был неутешительным: и травматолог, и заведующий отделением сказали одно и то же. Нужна операция. В противном случае, кость могла срастись неправильно, плюс атрофия нервных окончаний. Тогда, в лучшем случае, мать будет ковылять с палочкой, в худшем — ездить на инвалидной коляске. Еще хуже то, что операция не покрывалась из имперской социальной страховки, а шла сверх нее. Тысяч на сорок сверх.

Он воспользовался телефоном матери, который до сих пор выглядел так, словно его вчера купили. Он купил, а она им почти не пользовалась.

Трубку взяли после третьего гудка.

— Привет, — проговорил Грош и представился, — это Малой.