Первый ученик

Приготовишки с трепетом исполнили его приказание, притащили кружку с водой.

- Преклони главу, - строго сказал Самоха Володьке. - Будет тебе великое наречение.

Володьку держали за руки, но он особенно не сопротивлялся. Знал: раз надо - значит, надо. Наклонил свою шафрановую голову и только попросил тихо:

- За воротник поменьше…

Хор (торжественно):

Че! Че! Чебуреку!

Имя дали человеку.

Ох! Ах! Ой! Ай!

Звонче имя наре-кай!

Самоха, поливая Володьке затылок, заревел что есть духу:

- Нарекаешься с этих пор - Мухомор! Мухомор! Мухомор!

И, вырвав у Володьки из чуба волосинку, подал и приказал:

- Ешь, вновь нареченный.

Володька опешил.

- Ну уж это лишнее, - жалобно сказал он.

- Ешь! - грозно повторил Самохин. А за ним все:

- Надо есть. Обязан.

Волей- неволей пришлось подчиниться.

- Запей, - подал Самоха воду.

И пока Володька пил, хор снова затянул:

Тихо плакал домовой…

Со святыми упокой…

- А теперь проклянем, - сказал Коряга. Стал среди круга и взвыл:

Классоотступнику и подхалиме -

Амосову Николаю,

Ябеде и подлизе,

Братие…

Хор (зловеще):

Про-кля-тие!

Коряга:

При первом доносе набить Амосе!

Хор:

В раздевалке его отдубасить,

Фонарями глаза украсить,

Поцарапать ему «фотографию»,

Написать на доске эпитафию [4] .

Самоха:

Амоська- барбоська, тьфу! Сгинь!

Хор (протяжно):

А - минь…

- Попка! - с визгом вбежали стоявшие на страже приготовишки. - Пропали мы!

Самоха не растерялся.

- Держите дверь! - крикнул он.

Мигом закрутили ручку поясами и налегли.

Попочка попробовал открыть - ничего не вышло. Дверь - ни с места.

Пошел за швейцаром Акимом. Пока ходил - в уборной никого уже не осталось. Только вовсю стену появилась новая надпись:

«Попочка, вы опоздали!!!»

О ШПАРГАЛКАХ И ПОЭТЕ

Греческий. Письменная работа.

Неясные шорохи и тишина. Уныло поскрипывают перья. Изредка слышится вздох.

За кафедрой Швабра. Он сидит и делает вид, что читает газету, а сам украдкой поглядывает на гимназистов, следит, чтобы никто из них не сдирал.

Но за партами народ тертый. Миг - и рядом с Мухомором уже приютилась записка:

«Выручай, погибаю. Дай стырить.

Коряга»

Осторожно, косясь на Швабру, Володька незаметно спускает черновик своей работы на колени. Правой пишет, левой - нащупывает сапог сидящего позади Лобанова. Лобановская нога с крючком на подошве давно лежит на его скамье.

Миг - и сапог уплывает с черновиком.

Лобанову самому до смерти нужна помощь, однако он знает, что шпаргалка предназначена не ему, а Коряге, и он мужественно, хотя и со вздохом, посылает ее дальше.

Раз! - и шпаргалка уже на корягинской булавке, но в тот же миг с кафедры срывается Швабра.

- Те-те-те-те! - радуется он. - Почта? Телеграф? Записочки? Подать сюда. Хе-хе…

Как бы не так! Шпаргалка лежит уже на полу, в проходе, между партами. Кому она предназначалась, теперь не узнать.

- Коля, - говорит Швабра, - подай мне вон ту бумажечку. Подай, деточка, принеси.

Коля мнется, но ослушаться Швабру не решается. Он идет на цыпочках, слегка краснеет, подымает с пола черновик Мухомора и кладет его на кафедру.

Швабра долго рассматривает черновик.

- Чей?

Молчание.

- Кому предназначался?

Никто ни звука.

- Так-с, так-с, так-с… Никому? Ничей? Хорошо… Проверим… Прекратить работу! Обе ручки на парту!

И, обходя всех по очереди, он отбирает черновики.

Дошел до Нифонтова.

- Ваш черновик, верзилочка?

- Я писал так, без черновика, - вытянулся, как шпиль, Нифонтов. - У меня черновика не было. Вот вам крест. - И он размашисто крестится.

- Стать к стене!

- Честное слово, Афиноген Егорович, - продолжал умалять Нифонтов, - я без черновика. Вот спросите соседа. Вот клянусь нам, чем хотите. Вот, ей-ей, не вру.

- К стенке, к стенке! - не унимался Швабра. - И, кроме того, на час без обеда… И, кроме того, я вам ставлю двойку…

- Да позвольте, - уже возмущается Нифонтов. - Вы сравните мою работу с черновиком. Может быть, ничего общего нет, а вы на меня сваливаете. Спасибо.

- Как? Это что за выраженьице - сваливаете?… Где воспитывались? В кабаке? В трактире? На ярмарке?

- Я директору пожалуюсь, - чуть не плачет Нифонтов. - Это не мой черновик. Я ведь побожился.

Мухомор видит: дело плохо. Хоть и скотина Нифонтов, а страдает зря. Встал и сказал твердо:

- Афиноген Егорович, это мой черновик. Нифонтов тут ни при чем.

- А-а! - обрадовался Швабра. - Как-с? А что же вы до сих пор молчали? А? В угол!

Мухомор беспрекословно пошел к стене.

- А Нифонтов чего же стоит? - удивился Самохин. - Теперь же ясно, что он не виноват. Пусть сядет.

- Мерси, благодарю, что напомнили, - кривляясь, сказал Швабра. - Станьте и вы к стенке. Стойте все трое. - И, обращаясь к Мухомору, спросил: - Кому черновик предназначался? Кому сердобольная помощь оказывалась? Нуте-с?